Девочка-подросток. Она сидела на снегу и, распахнув от ужаса глаза цвета лесного ореха, плакала. Тихо и беззвучно, просто истекала ручьями слез, больно кусающих щеки поцелуями зимней стужи.
Но она была совсем раздета. Тонкое льняное платье больше походило на ткань мешка, где наспех сделали разрезы для рук и головы. Достаточно куцая одежда для такой, прямо скажем, не летней погоды.
Маленькую голову с впалыми щеками страдалицы обрамляют светлые пряди волос, грубо и спешно выстриженные, а кажется просто назидательно обрубленные и теперь представляющие собой лишь подобие прически.
Вся ее фигурка — точеное сосредоточение нищеты и страдания. Миниатюрность в болезненной худобе от частого недоедания, белизна кожи нарушена следами от побоев и лентами рассечений.
Ей страшно, холодно и одиноко. Босые ноги скручивает мороз в окоченении лиловых пальцев. Наглядная иллюстрация — живая картина людского равнодушия и злости. Немыслимо! Хотя отрубленной голове стоило бы помолчать…. Мое существование куда более немыслимо.
— Голова, — пискнула Девочка, поднимая к своему лицу кулачки, будто закрываясь от неведомой опасности.
— Голова, — запросто согласился я.
Она вскрикнула и отпрыгнула на метр, шлепнувшись на задницу, и невольно широко расставив ноги. Я отвел взгляд, давая понять, что смотреть на ее промерзшие прелести, не прикрытые элементарно даже тонкой тканью белья, я не намерен. Она торопливо и смущенно прикрылась, краснея и согреваясь от этого, потом вновь села на колени и подползла чуть ближе.
— Живой… — прошептала девочка, по-детски округляя глаза, будто увидела чудо.
— Живой, живой, — подтвердил я, смотря на разворачивавшуюся картину восторга глазами постоянного, привыкшего к подобному, зрителя, — не бойся, я не смогу тебя обидеть… Без рук и ног это крайне затруднительно, сама понимаешь.
Но она не слышит меня. Все еще объятая восторгом, опасливо тянет ко мне свою крохотную ручку с тонкими дрожащими пальцами и быстрым мимолетным движением касается моей щеки.
Тепло. Я на мгновение прикрываю глаза. Почему у побитых, израненных людьми существ всегда столько тепла? Мне не понять.
— Теплая, — произносит девочка. Она рассматривает свой палец, будто после прикосновения к моей щеке на нем осталась драгоценная золотая пыль. Нет ее там, но девочка улыбается. Вымученная страдальческая улыбка, хотя даже при этом необъяснимо счастливая. Неужели, она всерьез обрадовалась мне, как чуду? М-да…
— Разумеется, теплый, — я вывожу ее из придурковатого оцепенения немного резким тоном, — Я же живой, все живое теплое.
