С одинаковым нетерпением ждал он Шарапова и Егора. Для него не существовало малых и больших дел, и каждое дело рождало в нем привычное ожидание выгоды. Правда, у Шарапа дуб, снасть на сто двадцать пять правил[14], Шарап привезет рыбы больше, но и Егору, и Илье нужно сбыть улов, и от них могла быть польза.
И Андрей, береговой вожак, одинаково беспокоился и за Емельку и за Егора. Сторожил каждый звук, каждое движение, Возникавшее в этот глухой час на море и в гирлах.
Хрипло, отдаленно, словно в детские разноголосые свистульки, продудели в хуторе петухи.
Разбудив храпевшего в бурьяне под откосом посыльного, Андрей погнал его в Чулок с приказанием возчикам быть начеку, — сам выбрался на затравевшую лбину бугра, наломав сухого хворосту, зажег сигнал. Веселое, ровное пламя столбом ударило в небо, осветив курчавую голову, тонкий ястребиный нос.
Огонь жадно слизал хворост, скрюченные былки, догорая, сухо потрескивал.
Андрей вдруг заторопился, затоптал костер, сойдя вниз, на железнодорожное полотно, снова стал смотреть в бинокль.
Тягуче протянулся предрассветный томительный час. Тяжко прогромыхал на подъеме товарный поезд.
Небо стало светлеть, но тьма стала гуще, трусливо прижалась к земле, залегая в лощинах. Дружно, наперебой ударили в лугу перепела, зажурчал в засиневшей выси жаворонок.
Андрей беспокойно зашагал по бровке полотна, часто приседая, прислушиваясь.
Вдруг у самого берега на краю хутора падучей звездой взметнулась оранжевая искра, описав короткую дугу, погасла.
Андрей усмехнулся, — спрятав бинокль, стал осторожно спускаться с насыпи. Теперь он был спокоен, — трудные часы подходили к концу.
У камышей, воткнув в небо тонкую рею, глубоко сидел дуб Емельки.
Со стороны хутора прямо через луг, через промоины и кочки катили подводы.
Пыхтя и крякая, ватажники выбрасывали из дуба улов. Еще живые полупудовые сазаны бились в руках рыбаков. Огромный сом шлепнулся на песок кабаньей тушей, замер, зевая страшной, широкой пастью. Его подхватили багром, поволокли на подводу.
От дуба навстречу Андрею семенил Шарапов. Круглая шапчонка сидела на его голове с особенной лихостью. В сапогах с вывернутыми наружу спущенными голенищами хлюпала вода.
— Во как! — бойко и весело заговорил он. — Самому пришлось забредать. Задал жару сазан.
— Живо управились, — насмешливо откликнулся Семенцов.
— Околпачили дураков…
Семенцов крякнул:
— За деньги всякого околпачишь.
Шарапов захихикал, сел на песок, стащив сапоги, принялся выливать из них воду.
