Интересней всего говорил он о своем старшем брате, о восстании на Черноморском флоте в 1905 году. Брат матроса после разгрома восстания ушел с броненосцем «Князь Потемкин Таврический» в Румынию. Там он и остался на жительство. Да не один. Всей командой!
— Не явились к царю с повинной! — гордо закончил однажды свою историю матрос и попросил Измайлова сыграть на гармонике «любимую». Так он называл песню о героической гибели крейсера «Варяг».
Давно утихла гармоника, казалось, забылась и сама песня, а матрос все молчал, думал невеселую думу о последнем параде, о том, что врагу не сдается гордый «Варяг».
Товарищи сидели и ждали, что еще скажет им матрос.
Но он молчал.
Потом вдруг встрепенулся, подмигнул и запел вполголоса.
Слова песни смутили солдат.
Ой вы, глуби, ой, вы, мели,
Ой, голландки полотно
Что ж вы, братцы, не сумели
Старый строй пустить на дно? —
пел матрос.
Измайлов сдружился с черноморцем.
Однажды, рассказывая о восстании Черноморского флота, о геройских делах матросов-революционеров, матрос, как бы невзначай, достал из кармана халата спичечный коробок.
В палате курить запрещалось. Солдаты настороженно переглянулись.
Матрос кивнул на дверь:
— Прикройте! Поставьте часового!
Поведение черноморца заинтересовало солдат. Один из них выглянул в коридор, нет ли кого чужого, и занял у двери пост. Тем временем матрос вынул из коробка сложенную в несколько перегибов голубенькую бумажку, развернул ее и подозвал товарищей поближе к койке.
На потертом, с прожженными краями листке были напечатаны стихи.
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог
[1]— читал тихонько матрос.
— Это русская «Марсельеза», — сказал он солдатам. — Ее пели в тысяча девятьсот пятом году. Пели там, на баррикадах. Матросы и рабочие…
Измайлов и его товарищи слышали эту песню и раньше, но сегодня она зазвучала совсем по-другому, будто они услышали ее впервые.
Солдаты попросили прочитать еще раз. Матрос улыбнулся.
— Доходит?..
— Дай подержать! — Измайлов протянул руку,
— Подержи!
Прочитав про себя, Измайлов вернул листок матросу.
— Чтобы никто ни гугу! Могила! — погрозил матрос пальцем, свернул листок в несколько перегибов до прежнего крохотного объема и сунул его обратно в спичечный коробок.
Солдаты глядели на черноморца с восхищением.
Это была первая листовка, которую Измайлов держал в руках.
После ему приходилось читать много других, более сильных по содержанию и более важных, но ни одна из них не могла произвести на него такого глубокого впечатления, как та, которую показал ему матрос-черноморец в конце тысяча девятьсот шестнадцатого года.
