Весна в краю родников - Раджаб Амонов

Это город Ура́-Тюбе́ на севере республики, в Ленинаба́дской области. Как сейчас, помню жаркий летний день 1939 года, когда я уехал оттуда в большой мир. Долгим показался мне путь на скрипучей арбе до железнодорожной станции. Я кое-как примостился с краешка, придавленный чужим расписным сундуком и узлами с домашним скарбом: какая-то молодая семья переезжала из нашего города в другой район Таджикистана. Юная женщина, прижав к себе грудного младенца, обливалась по́том под паранджой. За весь день пути арбакеш сделал только одну остановку, чтобы мы могли подкрепиться лепешкой и глотком чая. Это было у придорожной чайханы кишлака Кушка́нд.

И вот наконец Урсатьевск, одна из крупных станций Средне-Азиатской железной дороги. Это уже в соседнем Узбекистане. Отсюда, из Урсатьевска, начинались в те годы все наши дороги в ближние и дальние края страны.

Меня усадили на поезд. Я взобрался на самую верхнюю, третью полку. Она еще не вся была занята багажом пассажиров. Два дня и две ночи убаюкивала меня эта жесткая полка, пока поезд не прибыл в столицу республики. Впервые ехал я по железной дороге. Ехал в такую даль один! Значит, я уже не мальчишка, кончилось мое детство. Думал ли я тогда, что спустя несколько десятков лет каждая поездка в страну детства будет для меня всякий раз такой сладостной, пленительной…

…Вот и теперь. Реактивный лайнер только что доставил меня за тридцать пять минут из Душанбе в Ленинабад. Встретили друзья. Возле просторного, из стекла и бетона, здания аэропорта я сел в сверкающую «Волгу» на мягкое сиденье рядом с молодым водителем. Промелькнули за окном машины многолюдные улицы, шеренги белокаменных многоэтажных домов областного центра — и наша «Волга» уже мчится по берегу полноводной Сырдарьи. Стрелка спидометра перешагнула цифру «80». Гладкий асфальт стелется светлой лентой по зеленому простору долины. Бегут по обочине, словно играя в догонялки, черно-белые столбики. Выплывают из степного марева кущи тополей и ив, утопают в зелени встречные селения.

Никогда не перестану удивляться — да неужели это те самые места, по которым я ехал сорок лет назад на учебу, неужели именно здесь тащилась тогда наша арба? Скрипели колеса на ухабах, мотали головами измученные жарой лошади, их копыта вздымали пыль. Опаленный солнцем арбаке́ш без конца понукал животных, устало взмахивая кнутом. Да, так мы влачились когда-то по пустыне чахлой и скупой, где глаз не мог ничему порадоваться, разве что пыльным кустарникам, пробившимся кое-где сквозь потрескавшуюся почву.