Утопая в сугробах мыла, Митя свирепо скреб онемевший затылок, пригоршней выгребая из деревянного корыта горячую воду. Мыло отваливалось хлопьями, обнажая розовое, раскаленное тело. В маленькой кладовой полутемно. Мать ожидает за дверью с перекинутым на плечо полотенцем, и, хотя ему трудно намыливать свою спину, он стесняется и уже не зовет её, как бывало прежде. «Обойдусь и сам», — думает он, нахмурившись. Мать угадывает его настроение.
— Может, Федьку позвать? — справляется она из-за двери.
— А на кой он мне?
— Спину потереть... А то давай я помою?
Но в ответ слышится стыдливый возмужалый плеск воды.
Рубашка выутюжена до лоска. Митя с наслаждением влезает в её прохладную свежесть и застегивает на тонкой шее широкий воротник.
— Ишь похудел как, — печально замечает мать, — за ворот хоть руку просовывай. Прямо хомут...
Митя молча обрезает тупыми ножницами отросшие распаренные ногти и думает о Никите.
— Это всё пустяки, — отвечает он, — шея — она поправится, а вот ногу назад не приклеишь...
— Какую ногу? — спрашивает мать.
— Никита без ноги остался.
— Как без ноги?
— В больнице я с ним лежал...
— Ах ты, господи!.. Ну?
— Что «ну»? Надо проведать его. Испекла б чего, а я отнес.
В палисаднике замычал телёнок; Митя прислушался и нетерпеливо выбежал во двор, щеколда за ним звякнула с шумным изумлением. Телёнок, растопырив тонкие, неуверенные ноги, стоял за погребом — ушастый и смешной. Увиден знакомого, он мукнул по-приятельски и печально взмахнул хвостом.
— Скучаешь, брат? — Митя легко потрепал его за плюшевое ухо.— Хозяина ждёшь?.. Он, брат, не скоро выздоровеет... Потерпеть придётся.
Телёнок выслушал внимательно и, косясь исподлобья, тяжело, по-человечьи вздохнул.
— Понимаешь?.. Ишь ты, скотина! А я тебя видел, когда нос мимо гнали, ты траву щипал... Чего ж, или русского языка не понимаешь? — Митя почесал ему затвердение ещё но выросших рогов — телёнок шутливо боднулся.
— Ах ты, бездельник, колоться вздумал?
Подняв палкой хвост, телёнок по-ребячьи запрыгал по двору.
Митя вышел за ворота. С затаённым нетерпением и желая продлить то необыкновенное чувство ложной скромности, с каким обычно человек собирается поразить знакомых какой-либо необычайной новостью, он подошёл к светлым Полиным окнам. Белые занавески, задернутые чьей-то заботливой рукой, сияли добротой и радушием. Прежде чем войти в комнату, он присел на тёплые каменные ступеньки, нагретые за день солнцем. На железной дороге приветливо помаргивал зелёный огонек, обозначавший, что семафор открыт. В густеющих сумерках угадывалась толстая невысокая труба разрушенного стекольного завода. Возбуждённый предстоящим свиданием, Митя наслаждался своим состоянием. Всё ему казалось хорошим: и вечер, и семафор, и труба, и песок под ладонью, занесённый на ступеньки прохожими, а особенно — светлые окна.
