Она напряглась от боли.
— Остались только еще парочка осколков.
— А что, если тебе не удастся достать все?
— Удастся.
— А что, если нет?
— Милостивый Боже, женщина, я когда-нибудь говорил тебе, как ты упрямы?
Она слегка улыбнулась.
— Да.
И он улыбнулся в ответ.
— Похоже, я не смогу извлечь один осколок, но он должен, через пару дней, сам проложить себе дорогу наружу. С осколками обычно так происходит.
— Это было бы прекрасно, если бы в жизни было так же просто, как с осколком, — выдохнула она печально.
Он поднял на нее взгляд.
— Если бы проблема разрешалась сама по себе в течении нескольких дней?
Миранда кивнула.
Он удерживал ее взгляд еще несколько долгих секунд, а затем вернулся к работе, берясь за последний осколок стекла.
— Ну вот. Через пару минут будешь совсем как новенькая.
Но он не стал убирать ее ногу со своих колен.
— Я сожалею, что была настолько неуклюжа.
— Пустое. Это был несчастный случай.
Это было ее воображение, или он шептал? А его глаза выглядели такими нежными... Миранда повернулась так, чтобы сидеть рядом с ним.
— Тернер?
— Ничего не говори, — сказал он хрипло.
— Но я...
— Пожалуйста!
Миранда не поняла требования, прозвучавшего в его голосе, не распознала желания в его словах. Она только знала, что он был близок, и она могла чувствовать его, могла чувствовать его запах…, и она хотела попробовать его на вкус.
— Тернер, я...
— Ни слова больше, — сказал он прерывисто, и притянул ее к себе так, что ее груди, прижались к его твердому мускулистому торсу. Его глаза горели желанием, и она внезапно поняла, что он сейчас непременно ее поцелует.
А затем он сделал это, его губы, горячие и голодные жадно прижались к ее рту. Его желание было настойчивым, первобытным и требовательным. Он хотел ее. Она не могла в это поверить, но она знала это.
Он хотел ее.
Это сделало ее смелой. Это сделало ее женственной. Осознание этого разбудило тайное знание, скрытое в ней самой природой, и она ответила на его поцелуй, легко скользя губами по его рту и пробуя кончиком языка соль его разгоряченной кожи.
Руки Тернера, обнимающие ее, скользнув по спине, уперлись в подушки. И он накрыл Миранду своим телом.
Он был дик. Он был безумен. Только это могло послужить единственным объяснением его ненасытности. Его руки блуждали по ее телу, пробуя, гладя, сжимая, а единственная, сохранившаяся, в его сознании, мысль говорила о том, что он желал ее. Он хотел ее каждым возможным способом. Он хотел поглотить ее. Он хотел поклоняться ей. Он хотел затеряться в ней.
