Однако тот еще много месяцев оставался скорее любящим братом, нежели любовником. Под конец второго года их знакомства Мэгги, преодолев застенчивость, сама сделала первый шаг. Она цеплялась за его руку, соблазнительно прижималась к нему, допускала в прощальный поцелуй необычный жар. Но Виктор, хотя никогда ее не отталкивал, встречал такие авансы скорее сочувственно, нежели страстно. И снова в ее душе возникло горькое подозрение, что он, если и не чувствует к ней отвращения, все же не стремится к физической близости. В обиде и недоумении Мэгги решила «помочь ему» и зашла так далеко, что стала держаться холодновато, отказываясь даже от тех легких прикосновений, которые допускал он. Если Виктор изредка брал ее за руку, Мэгги отдергивала ладонь.
От самого Виктора при нашей беседе в гостинице я узнал, что поведение его было обдуманным. Сразу заподозрив, что Мэгги имела неудачный сексуальный опыт, он решился завоевать ее приязнь, не делая сексуальных авансов. Позже в таком воздержании от ухаживания появились новые мотивы. Еще до того, как она стала с ним теплее, он мучительно осознал, что его пробуждение не так стойко, как он думал. И это не позволяло ему воспользоваться расположением Мэгги. Он подумывал даже покончить с их встречами. Но беда пока только маячила в отдалении, и Виктор убедил себя, что незачем идти на такие жертвы (он признался мне, что такое решение далось слишком легко и само по себе указывало, что он не в полном сознании).
Он сильно уставал на работе и порой чувствовал страшное изнеможение. В ту пору его мучили жестокие головные боли, неизменно закачивавшиеся неотвратимыми «приступами сонливости». Страх, заснув, проснуться «другим» заставлял Виктора из последних сил сопротивляться дремоте. Он читал или писал до глубокой ночи и в конце концов проваливался в глубокий сон прямо на стуле. Несколько раз он приходил в себя только к полудню: замерзший, испуганный и не восстановивший силы. Сам факт испуга пугал его еще сильнее, потому что, бодрствуя, он встречал любую опасность, даже опасность скатиться в прежнего себя, с надменным хладнокровием. Он отмечал также, что работа, сделанная накануне вечером, оказывалась не лучшего качества. В такой усталости и отчаянии Виктора утешало лишь то, что он верен истинным ценностям. Он никогда не возвращался к снобистским условностям Чурбана.
Замечая такую перемену состояния, Виктор не позволял себе любви с Мэгги. Ему нестерпима была мысль, что девушка окажется связанной с Чурбаном. Каждый раз, как он виделся с ней, к нему тотчас возвращалась полная ясность сознания. Этот поддерживающий эффект ее присутствия сохранялся на несколько недель, но рано или поздно проблема возвращалась. После каждого приступа его неудержимо тянуло к Мэгги, и Виктор подозревал в этой страстности свидетельство, что, хотя приступ миновал, он не стал целиком самим собой. Ведь во вполне сознательном состоянии он, желая ее не менее пылко, мог отстранять и сдерживать свою страсть. А после приступа тоска по Мэгги захватывала его настолько, что он только и думал, как бы поскорее устроить встречу. Пока не оказывался рядом, он только о ней и мог думать, да еще о том, как отчаянно в ней нуждается. Желая прижать ее к себе и страстно расцеловать, он все же умудрялся держаться с обычным прохладным дружелюбием. Допустить большее представлялось ему страшной низостью.
