— Стрессы были? — с серьезным лицом спросила она. — У вас сильный тонус. Придется остаться, пусть муж привезет вещи.
— Я не замужем.
— Родным скажите. Как минимум несколько дней.
У меня никого нет, но я промолчала… Нет семьи, и подругам, как она посоветует, тоже не смогу позвонить. Я одна на этом чертовом свете. И никогда я так остро этого не чувствовала, как сейчас. Представила, как поднимусь в палату к девчонкам, у которых семьи, мужья, хотя бы парни... Кто-то, кому они и их будущий малыш небезразличны.
— Полис у вас с собой?
— Да, — выдохнула я.
Несколько дней, сказала она. Я, конечно, останусь. Только с работой придется попрощаться, а значит, не на что будет жить и придется залезть в запасы.
Хорошо, документы догадалась взять.
Андрей
Шелехов смотрел пристально, с недоверием. Так на чужих смотрят немецкие овчарки. Пока молча.
— Брак. Твой поставщик халтурит, — Андрей бросил ствольную коробку обратно в кейс с мягким дном. — Край неуважения.
— Поставщик надежный.
— Я тебе говорю, брак. Ты мне не веришь?
Он выдержал тяжелый взгляд Шелехова с доброжелательно нейтральным лицом, с которым сроднился за годы. Если не излучать ничего, кроме вежливого дружелюбия — люди тебе верят.
Надо надавить.
— Ты хочешь, чтобы я попал или нет?
Шелехов первым отвел глаза — убирал оружие в кейс. Захлопнул крышку. Проделывал все с напряженными желваками.
— Ты опять переносишь дату. Нам это не нравится. Ты крупно должен, Андрей. За свое освобождение и за Каца. У нас договор.
— С меня работа, с тебя обеспечение. Достань нормальный ствол. Я не затягиваю, как ты подозреваешь, но рисковать не буду. Я долгов не забываю, Сергей.
Сраные долги.
Они правы: придется платить. За то, чтобы до конца жизни не гнить за полярным кругом. Хотя в первые годы стен не было видно за тяжелыми мыслями, какая разница.
Но это не его дело.
— Я поговорю с поставщиком, — наконец согласился Шелехов.
Расслабился, отлично. Вместо кейса на столе появилась бутылка водки, карты. Водка — хорошо. Хотелось выпить — дать отдых нервам. Горький глоток спокойствия. Но расслабятся нельзя, не с ними, сожрут. Верить нельзя некому. Это в подкорке, на уровне тела и примитивных инстинктов, и неважно, кто перед тобой.
— Раздавай, — обстановка стала непринужденной.
Шелехов, усмехнувшись, разлил водку по стаканам, раскидал на троих карты. Третий — где-то в кухне, со своей бабой говорит. Идиот. При чужих нельзя о женщинах, и о своих слабых местах. Никто не должен знать, в чем ты слаб. Как с ней получилось. Все можно перетерпеть, кроме нее. За нее платить пришлось, чтобы не мстили. На всю жизнь удавка. Но там дети, она…
