– Что вы делали?
– Мы ему все вместе, поврозь и попеременно объясняли: тебе же никто не верит, дети смеются, взрослым неловко, тебя идиотом считают. Ругалась, запрещала, плакала, просила, бойкот ему устраивала, в театральный кружок водила…
– А Филипп?
– Он сто раз обещал: больше не буду, а потом – опять.
– У взрослого Филиппа я спрошу сама, а вот в детстве – он как-то объяснял вам, зачем все это придумывает? Или, на ваш взгляд, он тогда сам верил в то, о чем рассказывал?
– Верил? Не знаю. Ну не дурак же он был! Меня и психиатр спрашивал. Иногда мне так казалось, иногда эдак. Не знаю. Но он точно не объяснял, говорил: все так и было.
– А что же сейчас? – мне стало по-настоящему интересно.
Во что превратились детские фантазии Филиппа к четырнадцати годам?
Патологическое вранье, кажется, не считается в психиатрии отдельным диагнозом, но, в общем-то, в популяции встречается регулярно. Более того, мне встречалась научная работа, в которой утверждалось, что у патологических лгунов снижено количество «серого вещества» в префронтальной коре. Не могу сказать, что описанный дизайн исследования вызвал у меня, бывшего биолога, безусловное доверие, но все же…
– Сейчас он по-прежнему все время врет, но он все-таки стал умнее, и часто уже никто не может отличить, где правда, где нет. Но, конечно, ему никто ни в чем не верит. Просто на всякий случай. Ни я, ни брат, ни учителя…
– Филипп, у тебя есть друзья?
– Да, конечно.
– А как они относятся к твоей… ну, скажем, особенности?
– Нормально.
Так. Понятно, что при матери я ничего больше не узнаю. Отправляю ее в коридор. Она недовольна, но подчиняется и просит, уходя: может, хоть вы ему объясните…
* * *
– Все врут, – пожимает плечами Филипп.
Он невысокий, узкоплечий, миловидный. Лицо умное, взгляд ироничный.
– Это ты доктора Хауса цитируешь?
– Нет. Зачем мне доктор? Я и до того, всегда знал.
– Расскажи подробнее про это «всехнее» вранье.
– Брат, когда у него что-то не складывалось, маме всегда врал, что у него что-то со здоровьем: болит, там, или голова кружится, или тошнит. Она его обследовала, лечила, в школу записки, справки… Он вылетел из института с третьего курса, от армии она его откосила, теперь он то там работает, то там, отовсюду уходит, по полгода на диване с ноутом лежит, она своим знакомым говорит: он институт закончил, делает творческие проекты. А про себя она все время рассказывает, как ей всякие мужчины внимание оказывают: там, там, там, только он увидел ее – и сразу… Интересно, ее подруги ей верят? Мы с братом сводные, его отец раньше появлялся иногда и денег давал, а мой вообще сразу сгинул куда-то. Так она брата всегда любила, а меня – нет. Я получался уж совсем обуза и ни к чему. Мы очень бедно живем: мама же одна работает, брат если и заработает что, все на себя тратит. Я одежду его всегда донашиваю, но она мне велика, сами видите. А когда я был маленьким, мама брату апельсины покупала (он их очень любит), и чистила, и на дольки на блюдечке раскладывала. А я брал оставшиеся апельсиновые корки, посыпал их солью, поливал подсолнечным маслом и ел…
