— Давайте смотреть так, как я объяснил,— великодушно изрек господин Голужа и быстро встал, что означало конец аудиенции.
Итак, он научился быть строгим, ибо уже считал себя важной персоной! По существу, все, что с ним за последнее время происходило, он воспринимал спокойно и с достоинством, словно все это, сколь бы ни выглядело невероятным, принадлежало ему по праву. О возвращении к прежнему тягостному существованию, проходившему между пыльной канцелярией и всегда пустой холостяцкой каморкой, он даже не помышлял.
— Ты навсегда останешься здесь, — убеждал он себя.— Здесь все это случилось!
Однако поздней осенью лицо его озарилось каким-то чудесным светом; одни решили, что в глазах у него отражается близкая кончина, в то время как определенного сорта горожане, склонные к подозрительности и оговорам, распространяли молву, будто господин Голужа неожиданно влюбился. Разумеется, никто не осмеливался расспрашивать его об этом, все уже давно убедились, как глубоко он презирает человеческое любопытство, из-за чего, собственно, о его прошлой жизни они и теперь знали ничуть не больше, чем в первый день, когда, тощий как жердь, одетый в черное, он необъяснимым образом появился в городке. Поэтому им оставалось лишь по-прежнему гадать и терпеливо ожидать дальнейшего развития событий.
— Он покончит с собой на днях, — раздалось чье-то восклицание, и мужчины, большей частью пожилые, заспорили, как он это совершит: на глазах у всех или потихоньку, днем или ночью, с помощью пистолета или ножа.
Самый известный в городе игрок, по этой причине должно быть, объявил, что у него можно заключать пари и к нему в дом бросились все, кто верил в свою удачу, и стали расхватывать, не глядя на цену, желтоватые купоны, на которых с помощью штампа, специально для этой цели вырезанного, был оттиснут синими чернилами лик господина Голужи с указанием предполагаемых дней и часов его кончины. Городок почти целиком включился , эту игру, с волнением ожидая результатов, так как главный и единственный выигрыш и впрямь был заманчив: месячная поездка на то самое море, которым пренебрег господин Голужа.
И только городские прелестницы не бились об заклад: таинственно улыбаясь, точно они сами сделались провидицами, они заявляли:
— Он не покончит с собой. Пока нет!
И в самом деле они были правы.
В это время его осенила жуткая мысль: все это добром не кончится, происходящее слишком невероятно, чтоб продолжаться в том же духе. Поэтому во время неизменно уменьшавшегося послеобеденного отдыха он, вместо того чтобы, как водится, немного соснуть, а сие он считал непременным условием долголетия, почти до самых сумерек стоял у окна, глядя поверх мутной реки на пустую и мокрую стерню, над которой метались стаи голодных ворон. Однако это опасение вскоре вытеснила иная мысль, которая по той самой причине, что была слишком прекрасна, наполнила его раскаянием и тревогой. Собственно, это было предположение, что, быть может, самим провидением ему было предначертано свершить великие дела, которые до сих пор игрою случая от него ускользали.
