У Ларисы поднялось настроение. Перед тем как проводить ее домой, мы все от души нахохотались: что значит юмор! — еще недавно трагически неразрешимая задача показалась пустяком, способом поразвлечься, вспомнить СТэМ — студенческий театр миниатюр, в котором мы все трое временами поигрывали в эпизодических сценках. Но в грядущей постановке всем предстояли живые роли, а потому все — главные.
Когда Лариса ушла, я, несколько потеряв решимость превратить жизнь в театр, высказал сомнения жене, которая ответила, как всегда, мудро — на этот раз взглядом, в котором сверкнул веселый азарт будущей борьбы»…
Я проворочался полночи, приходя к пониманию, что песня Афанаса становится и моей песней:
«…Сингарелла, Сингарелла!..
От чего дрожат так руки?
Видно слишком много страсти
И в крови, и в сердца стуке…»
Впрочем, слова песни говорили мне о специфической эмоции — страсти артиста, лицедея.
* * *
Да, возможно, Кирилл рассказывал не совсем так и не там делал акценты, но написано легко и просто, примерно его, Кирилловым языком, и вполне правдоподобно…
К тому же, Кириллу с самого начала приятно, что от текста не веяло аристократичностью, присущей всему облику журналиста. Видно, сказывался талант авторского перевоплощения, или то был результат врожденной интеллигентности корреспондента, не позволяющей показного превосходства над собеседником, — превосходства, определенного всего лишь уровнем или профилем образованности (в рассказе «Ништяк» автор текста и повествователь, по мнению Кирилла, — собеседники: гуманитарий и технарь).
Словом, Кирилл сразу оценил тактичность и талант «собеседника», реализовавшегося, как ни странно, в монологе. А после нескольких прочтений рассказа Кириллу даровались еще лучшие впечатления: номинальному повествователю почудилось, что какой-то непонятный груз сошел с сердца…
Какой же груз, — поправила его жена! Просто искусство творит чудеса, проясняя жизнь, вылущивая яркие фрагменты, которыми после такой сепарации можно просто любоваться…
Любоваться, и ничего более.
Затем у Кирилла возникли справедливые мечты о, пусть небольшой, разовой, преходящей, но славе, — мечты, которые начинались словами: вот опубликуют…
Однако вскоре пришел еще один эпистол от корреспондента, последний, — очень легковесный (буквально), короткий, и разочаровывающий: «Извините, не подошло».
Приводились причины, определенные характером и размером издания, и в заключение:
«…Но пусть рассказ, так сказать, цельным продуктом, останется вам на память… Это меня успокаивает: возможно, не зря поработал».
