Старик повернулся лицом к лицу к левому идолу.
Глаза идола загорелись красным, и он заговорил голосом, подобным морозному треску на высоком окне.
— Ты слышал, что сказано:
Убитый мнит, что он убит, и
убийца мнит, что пролил кровь, —
от них пути мои сокрыты,
какими вновь иду и вновь.
[1] Не умер он; теперь он весь в природе;
Он голосам небесным и земным
Сегодня вторит, гений всех мелодий,
Присущ траве, камням, ручьям лесным,
Тьме, свету и грозе, мирам иным,
Где в таинствах стихийных та же сила,
Которая, совпав отныне с ним,
И всех и вся любовью охватила
И, землю основав, зажгла вверху светила.
Прекрасное украсивший сперва,
В прекрасном весь, в духовном напряженье,
Которое сильнее вещества,
Так что громоздкий мир в изнеможенье,
И в косной толще, в мертвом протяженье,
Упорно затрудняющем полет,
Возможны образ и преображенье,
Когда, превозмогая плотский гнет,
В зверях и в людях дух лучей своих глотнет.
И в небесах времен видны затменья,
Как в мире, где небесные тела
Превыше смертного недоуменья,
И днем звезда в пространстве, где была;
Смерть — разве только низменная мгла,
В которую сияние одето.
Дарует мысль сердцам свои крыла,
И выше смерти — вечная примета! —
