Было безветренно, морозно. На Ольховой глухо потрескивал лед. Оцепенело застыли обледенелые тополя. У Совета — молчаливая недвижная толпа, над непокрытыми головами — пар. На высоком крыльце Совета — портрет Ленина, по углам — черные байты.
Высокий незнакомый человек, в пальто с черным каракулевым воротником, снял заиндевелую папаху, заговорил тихо:
— Дорогие товарищи, вчера в шесть часов пятьдесят минут скончался…
Игнат, отвернув ворот, глубоко засунув руки в карманы полушубка, стоял в крайнем ряду. Сбоку — Пелагея, поодаль — Казарочка. Опершись на палку, зажав шапку под мышкой, в первом ряду стоял самый старый на хуторе человек — дед Казаркин.
— Старший Александр Ильич повешен царем Александром Третьим в черную кровавую полосу самодержавия. Владимир Ильич ушел от нас на заре освобождения человечества, когда свет, им зажженный, воссиял на Востоке…
В толпе, не стыдясь слез, вытирали глаза рукавами и платками. Вытер слезы и старик Кононов, отец покойного Арсения, не видел Игнат никогда его, бывалого вояку, дебелого казака плачущим. По-мальчишески взахлеб плакал Демочка. Ермачок, потупясь, глядел под ноги. Говоривший то снимал, то надевал ненадолго папаху, голос его вздрагивал, прерывался.
— Ленин принимал самое непосредственное участие во всех отраслях советской работы, начиная от продовольствия и кончая просвещением…
На крыльцо начали всходить парни, один за другим они заявляли:
— Прошу принять меня в Ленинскую партию…
— Мы потеряли вождя и раскрепостителя трудящихся… Пополним ряды партии большевиков… Это будет лучшим памятником для Ильича.
— Одна за другой нас начинают признавать капиталистические страны. Нас признают все на земном шаре! Сплотимся вокруг родной испытанной и самой справедливой партии!..
На Ольховой будто кто выстрелил из двуствольного ружья один, другой раз — гулко трескался толстый лед. Звонкое эхо билось о крутой берег и откатывалось вниз, к Назарьевскому мосту.
На крыльцо взошла приезжая чернявая учительница. Сняла ребячий треух. Игнат впервые услышал ее голос — негромкий, нежный. Она говорила так, будто рассуждала с собою:
— Мне, дочери бедного крестьянина, очень-очень больно, что не стало Ленина. Я понимаю, я… а вот сердце мое согласиться не может. Мы привыкли думать, что там, в Москве — Владимир Ильич. Может, и все мы еще не совсем сознаем, кого мы потеряли. — Учительница обвела взглядом всех, стоящих внизу. Игнат чувствовал, как к горлу ком подкатывается. Так вот было с ним на похоронах Арсения Кононова.
