— Не будет на земле нас, — продолжала учительница, — а наши дети и внуки будут изучать Ленина, будут им гордиться и удивляться его великому уму. Ильич отрекся от земных благ и всю свою сознательную жизнь отдал борьбе за счастье простых людей, за наше с вами счастье.
«Диковинно, — думал по дороге домой Игнат. — Плачут и староверы и православные, рядовые и начальники, а ведь и в глаза не видали Ленина». Впервые в своей жизни увидал Игнат такое.
Хрустел под ногами снег: хуторяне расходились по домам.
— Такой большой человек и умер, — растерянно проговорила Пелагея, стоя на середине комнаты. — Ему-то жить бы да жить.
Долго не засыпал Игнат. Ему все еще слышался тревожный колокольный звон. Казалось, плыл, он над хуторами и станицами, деревнями и городами, над всей землею.
Как-то перед самою войной проезжал Игнат по хуторку, в каком ночами просиживал, заливая обиду. Глядел на курень, из окон которого, бывало, валил табачный дым и неслись нестройные песни. Жили там другие хозяева, на крылечке стоял патефон, играла незнакомая музыка. И казалось, во сне тяжком и мрачном было все — дикие вскрики, отчаянная ругань, пляски до упаду, песни. Как наяву видит Игнат бродячий люд на проулках в черные тягучие дни голода. Приезд Деяна-образника… Ночные выстрелы. И потом — урожайное лето двадцать второго. Не уйдет из памяти вспыхнувший гроб на подворье Шутовых, вертящаяся карусель, прилавки, заваленные тюками материи, толпы на ярмарке, гуд и галдеж. Новая экономическая политика…
Никогда не забудется тревожный и редкий колокольный звон в холодном январе двадцать четвертого. Молчаливая толпа хуторян у Совета… Портрет Ленина, черные банты по углам…
На днях искал на чердаке старые сандалии и увидел самодельную крупорушку — ребристый стержень и железный стакан с короткой ручкой. Заржавела, паутиной подернулась. Забылись, давно голодные черные дни, да вот не придется ли опять греметь этой крупорушкой?.. Война…
Ждал Игнат, вот-вот взойдет на порог Пелагея и начнет слезно просить его не обижать сестру Любаву — простить за прошлое, пожалеть, не выдавать… Но Пелагея не шла.
Будто так же, как и прежде, всходило и скатывалось за бугор солнце, вызванивали ручьи и скрежетали ледоходы, вымахивали травы и цвели сады… Будто ничто не менялось на хуторе — все те же кривые проулки, плетни и каменные огорожи, курени под соломенными крышами, флигели под черепицей и камышом. Те же хуторяне и в тех же заботах и хлопотах — вспахать землю, посеять зерно, накормить, обстирать детишек. Но это иной раз казалось… Не было ее, прежней жизни, а к новой — переменчивой и непонятной — Игнат не хотел ни прислоняться, ни приглядываться. Не радовал каждый новый день, и на раннее неласковое солнце глядел Игнат с грустью и раздражением. Что принесет он нового и доброго, этот новый день?
