Все хохотали, и сам Казюк, слушая эту комедию, смеялся.
— А, дурочка! — только и сказал он, продолжая греть руки над огнем и отводя глаза от горького дыма.
— А отец Каролинки ночью по полю бегает,— влез в разговор Франек.— Отец Каролинки,— рассказывал Франек,— когда оценивали землю, с поля убежал, а сейчас, когда дали вместо десяти только четыре с половиной десятины, решил ночью шагами промерить колонию вдоль и поперек. Считает-считает, собьется, подхватит полы и бегом назад — снова начинает считать.
Франек делал отчаянные попытки развеселить компанию, однако никто не смеялся.
— Не мели чепуху, молокосос! — сердито посмотрел на него старый Казюк, и мальчишка умолк.
«Осень на исходе. Колонии разделены...» — рассуждал апликант, слушая эти разговоры, и неотступная печаль последних дней все больше не давала ему покоя.
В самом плохом, почти кризисном настроении, под промозглым ветром, плелся апликант домой. Следом шли работники: Казюк, самый надежный из всех, тащил на плече треногу с привинченным теодолитом («квакшой», как он говорил).
Перешли по валунам шумную речушку. Затем обошли каменные кучи на межах и густые заросли можжевельника, темно-зелеными купами подступавшего к самой околице.
Вечерние сумерки уступили место непроглядной темени; со всех сторон доносились лай собак и блеяние загнанных в сарай овец...
«Разделены, разделены... Делайте, как лучше,— говорил непременный во время распределения земли и опять возвращался к воспоминаниям об охоте в лесах Костромской губернии, откуда сам был родом.— И вот разделены, разделены... Как теперь будут разживаться эти несчастные шляхтичи?..»
Он шел по улице, подавленный своей тоской, и знал, что вечером под патроновы полечки и кадрили настроение его совеем испортится и захочется долго-долго стоять в саду под осокорем.
Улица не радовала.
Вдруг неожиданно со двора Сымончихи, как мяч, выкатилась муругая мордастая свинья, а за нею с закруткой, рассвирепевший и напуганный, мчался Франек. Оттуда же, со двора, неслись душераздирающие бабьи вопли:
— О боже мой, боже! О боже мой, боже!..
«Что это? Убивают кого-нибудь, режут? Убили?» — невольно каждый задал себе эти страшные вопросы.
«Кто-то из детей померз, — решил апликант.— Но по малышам здесь так громко не плачут... Видно, горе посерьезнее».
А баба причитает и причитает. Причитает страшно, жутко...
Накинув свитки, схватив шапки, выбегали люди. Мчалась на крик в своей расстегнутой блузке толстая шепелявая хозяйская Стефания.
