— Иго-го-го! Иго-го-го! — страшно захохотал он и сам удивился своей глупой выходке.
Молодые торговцы, ехавшие не очень близко, но и не далеко впереди, даже сквозь тарахтенье колес услышали его конское ржанье. Тот, что, сидя на коленках ближе к хвосту, погонял вороную кобылу сухой березовой хворостиной, повернулся к своему попутчику, лежавшему на куле соломы и спустившему ноги на лучок: «Слышишь?» Попутчик сдвинул шапку с глаз на вихрастый лоб, ничего не сказал и посмотрел назад.
— И-го...— оборвал свой очередной припадок хохота Лявон, увидев, что в придорожной канаве, за кустом, как бросить камушком, сидят девчата и переобуваются, перед тем как войти в местечко.
— Пугает, как будто мы его не видим,— сказала одна по-белорусски, засмеялась и отвернулась.
— Не трогайте этого! — тихо возразила вторая и тоже улыбнулась.
— Почему это «этого»?! — не сдержался Лявон.
— А потому, что, видно, слишком большой умник... С ума сходит...— ответила она ему, и все весело и дружно расхохотались.
Лявон тоже засмеялся и, проходя мимо, приветливо помахал им рукой:
— Не бойтесь, девчата, не сойду...
Затем подумал, что неплохо было бы подождать их и дальше пойти вместе, но не решился; ускорив шаг, он и не заметил, как пошел по местечку.
Паны и богатые лавочники, видно, еше спали. Ставни в лучших домах — с высоким крыльцом, жестяными крашеными и только изредка крытыми гонтом крышами, были закрыты.
Возле больницы стояли крестьянские подводы; распряженные лошади ели положенную на телеги зеленую траву и уже переминались с ноги на ногу от утреннего солнца. Тут же, на телегах, на земле, на крыльце, сидело много несчастных больных, деды, старухи, молодицы с детишками на коленях, бородатые мужчины. Какая-то больная старуха лежала на телеге, закутанная в бурый тулуп, словно время было не летнее.
У волостного правления тоже толпился и галдел разный люд.
По-праздничному одетые люди шли в костел.
Возле некоторых лавок наблюдалось довольно оживленное движение, особенно у одной из них; некоторые же побогаче, были еще закрыты.
— Лепешки! Лепешки! Вкусные лепешки! — соблазняла Лявона тарая еврейка-перекупщица.
— Что покупаешь? Эй ты, парень! Иди сюда! — предлагала свой товар другая.
Полицейский стражник важно, как огромный индюк, прохаживался туда-сюда, заложив руки за спину.
Но вот из той особенно людной лавки с шумом выкатилась толпа, а перед нею выскочила, убегая, босая, невысокая и уже немолодая крестьянка, бледная от страха и стыда. Следом за ней наступал приземистый, толстый и сытый лавочник.
