— Зачем же так далеко? Давай к нам — в Минск.
— Подумаю. Еще ничего не решил… Бывай.
Из-за угла колхозного сада, закрывавшего поворот, вынырнул небольшой запыленный автобус. Толпа провожающих, навьюченная всевозможной формы и расцветки целлофановыми мешками, авоськами, упругой темной волной качнулась к проезжей части.
Демьян Сукач женился поздно — на тридцать девятом году. Обзавестись семьей мешали то война, то армия (демобилизовался только в 1952-м), то целина, то лесоразработки в Карелии… Когда притомился гоняться за длинным рублем, вернулся к одинокой и уже тяжело больной старухе-матери в Островецк. Через год похоронил мать, погоревал один в пустом дому, но в дальние края больше не тронулся. Выгуливал одиночество до тех пор, пока однажды из командировки по хозяйствам района (отвозил запчасти) не привез видиборскую молодицу — новую хозяйку дома.
Надежда Сукачиха — рослая, скуластая, уже успевшая попробовать замужества, — угодила ему с первого раза: родила двойню, двух крепких черноголовых пацанов. Обрадовалась, когда узнала, что к ее возвращению из «родилки» мужа перевели на молоковоз. Доходное дело. Как будто ближе и роднее после этого стали…
С той поры начал Демьян ходить на работу с пустым бидончиком, а обратно — с полненьким. Не мог вначале со спокойной совестью таскать домой ворованное: сметану, сливки, творог… Жаром обсыпало изнутри: неужто воевал ради того, чтобы детей ворованным вскармливать, жить с оглядкой? Но коллеги по работе, люди степенные и рассудительные, быстро остудили его горячую голову, сказав однажды так: «Цистерна молока сегодня никому не нужна, тебе — тоже. Начальство это знает, оно не дурней нас, понял?.. Поэтому, что положено — бери, как остальные, и не выламывайся. Праведник какой нашелся… Ты гляди. У нас семьи, мы под немцем четыре года жили, наголодались но завязку, — нам до конца дней хватит и детям останется…»
Демьян так и не ушел с доходной работенки. Двадцать лет как ветром сдуло… Сыновья переросли отца, в один срок отслужили армию, но дальше автобазы, которая размещалась в сотне шагов от двора, не тронулись. Разом шоферили, разом, не отставая от отца, замачивали калым в гараже после работы, покрикивали на рано поседевшую мать… Старший Сукач, одобряя в душе поведение сыновей, считал мужскую жестоковатость и грубоватинку даже по отношению к матери нормой. Сам он заматерел к шестидесяти годам, большой нос, пористый, с фиолетовыми прожилками от левых рублей казался вылепленным из пластилина и косо приставленным к лицу: только смеялся Демьян прежним детским заливистым тенорком: ы-ги-ги-ги-ги! — задирая вверх подбородок, почти дотягиваясь до лица собеседника «пластилиновым» носом и в знак согласия быстро-быстро потряхивая головой с вечно примятыми под шапкой волосами, будто невзначай слегка обрызганными молоком, но опять же не спереди, а сзади: может, и тут с оглядкой, чтоб на всякий случай не так бросалось в глаза? Ходил летом и зимой Демьян в зеленом выцветшем кителе и яловьих сапогах — все по дешевке куплено на толчке с рук у отставного интенданта.
