— В Дивногорске видел меня и не подошел? Ну и чудачище же ты!
— О брат, ты, я вижу, узнал, почем фунт лиха!
— Да ведь не жалуюсь я, Иван Сергеевич! Я для чего вам о своей жизни рассказываю? Чтобы вы поняли, почему я решил стать гидростроителем…
— Понимаю, понимаю, — снисходительно, но не обидно, а как-то ласково, по-отечески мудро улыбнулся Радынов. — Вот гляжу я на тебя, милый мой Федечка, и думаю: мне бы твои нынешние трудности, когда я был молодым. Да я бы счел их за благо для себя! — Профессор расхохотался искренне, до слез, а когда успокоился, глаза его затуманились каким-то своим, давним воспоминанием. — Оглянешься — и видишь, как на твоих глазах жизнь так разительно переменилась, стала такой великолепной, что вам, нынешним юношам, наверное, и вообразить невозможно, какой тяжкий труд, лишения и жертвы вынесло мое поколение…
Я вот о себе расскажу.
Отец мой в страшный 1891 год из той самой деревни Бегичевки Рязанской губернии, где Лев Толстой устраивал столовые для голодающих крестьян, от голодной смерти бежал с семьей в Москву. Я ведь очень старый, Федя, я еще помню помещиков, царских жандармов, «Трехгорную мануфактуру», где работал отец в красильном цехе по двенадцать часов, задыхаясь от ядовитых испарений. Жили мы в рабочей казарме в грязной каморке, разделенной ситцевой занавеской на две семьи. Отец мой в пятом году первым пошел сражаться на баррикады. А я, десятилетний мальчишка, подносил боевикам патроны…
После подавления Пресненского вооруженного восстания отца сослали в Туруханск. Мать, как княгиня Волконская, пятерых детей в охапку да и за ним. Так что я — интеллигент в первом поколении. Учился на медные гроши. Великое было время: революция, гражданская война. С Колчаком воевал. До пятидесяти лет по Сибири ходил, реки обследовал, гидростанции строил. Ни дома, ни мебели, одни ящики с книгами. Палатка, балок, землянка, в лучшем случае дощатый барак. И в реках тонул, и в тайге замерзал, и голодал. И непонимание встречал, и зависть, и гонение, и трусливые ученики отрекались от меня, — а я ведь добивался, чтобы поменьше нашей земли-кормилицы моря наши искусственные затапливали! Все было!.. Науку я не из чужих книг выуживал, а своим горбом познавал. Но я не ропщу, не жалею о прожитом. Все эти труды и лишения были не ради себя. Если бы я старался для одного себя, я, может быть, просуществовал спокойно и обеспеченно, но скучно и бесполезно растратил бы свою жизнь…
