Порода - Александр Абрамович Исбах

Когда самовар был уже наполовину выпит, Терентий Никитич опять поднял черный, негнущийся палец и, пристально разглядывая его, словно желая изучить каждую заусеницу, сказал негромко и невесело:

— Нехорошо ты задумал, Алексей! Нехорошо! Еще раз говорю тебе: Ты меня пойми, пойми меня, Леша…

Алексей смотрел на самовар, старенький и погнутый, и в том месте, где самовар был обезображен большим шрамом, видел своего отца. В самоварном отражении лицо разделялось на две части, и глаза отца все время кривились в усмешке, а один черный ус был непомерно длиннее другого. Это делало знакомое и родное отцовское лицо чужим и непонятным.

Алексей украдкой глянул на отца. Он сидел маленький, с'ежившийся и казался еще чернее обычного. Лицо Карякина сплошь заросло черным жестким волосом, и даже на большом широком носу заметно пушились черные волоски. И из зарослей волос, словно зверьки из кустарника, выглядывали живые блестящие зеленоватые глаза, в зрачках которых маленьким смешным человечком отражался младший Карякин, Алексей.

Алексею стало жалко отца. Вот уедет он — и старик совсем один останется в этой заставленной вещами комнате, и даже чаю ему будет не с кем выпить, и некому будет рассказать о непорядках в цеху.

Но он сейчас же вспомнил о той работе, на которую он едет, о жарких словах секретаря укома, и о том, что все равно сейчас уже поздно передумывать и он не может опозорить себя.

Алексей подавил жалость, постарался запрятать ее подальше и, чувствуя, как нарастает волненье, сказал своим обычным, слегка надтреснутым голосом:

— Нельзя иначе, отец. Ты пойми, что нельзя… Там же работники дозарезу нужны… Ведь агитации одной мало… Дело делать нужно!.. Я же недалеко буду, отец… Наезжать буду, а то — ты ко мне… Я тебя понимаю, отец, право, понимаю… Но ты-то меня пойми! Ведь партия зовет, отец!..

Терентий Никитич сжался еще больше и сказал на этот раз громко и горько:

— Путает партия тебя, Алексей! Путает… Никогда у нас в роду крестьян не было. Еще дед твой, Никита Карякин, мастеровым был. Я тебя, Леша, один растил. Как мать умерла — тяжело мне, Алексей, было. «Нет, — думаю, — выращу! Инженером сделаю. Будет Алексей Карякин инженером». Машина, Леша, — это большое дело! Машину понимать надо, любить надо… А понятие у тебя есть… И работал ты, Алексей — чего таить — хорошо. А теперь — словно кувалдой меня оглушил. Вместо инженера — на землю идешь… Машину на корову променял, Алексей!.. Машину… на корову…