Егор, как только увидел, что у Авдея шальные деньги завелись, пригрозил было монастырем, да плюнул и лишь от хозяйства отлучил, ночевать разрешил не в дому, а только в сторожках на пасеке, тем более — стал появляться Авдей, кольем и дрекольем, а то и железными дрючьями битый.
Орся же все вокруг тетки Евдоксии да на пасеке вокруг отца крутился: то дымарем покадит, то за воскотопкой посмотрит, то о вылете роя-первака известит вовремя. На пасеке баско, тишина, как в храме, отец со сторожем в белых сетках движутся медленно, чинно, чтобы пчел не тревожить: трудятся пчелы, хлеба не просят, глядь — взяток полон. Чистые липовые бочонки отец порознь наполняет: липовый мед сюда, гречишный туда, вересковый и цветочный тоже отдельно. А самым уважаемым, постоянным потребителям для долгого хранения мед заливается в липовки — долбленные из целого ствола бочонки. Там, в темноте, в сплошной древесине, мед доходит, настаивается, медовый сахар рожает. И Орсе кусок сот хрупкий, отягощенный знойной сладостью, достается. Щеки от меда у Орси лоснят, и в доме от меда золотого достаток. Отец наружу его не кажет, но народ привечает: завел по совету тетки Евдоксии две большие кадушки с квасом. Одна в доме на свежих сухарях вздыхает, бродит, другая в сенях у входа; заходи любой, выдергивай тутышку, нацеживай сколько хочешь, квас прохладный, кислый, как раз пьяницам с нижней слободы на похмелку. В Орсины обязанности входит из домашней бочки забродивший квас в эту переливать. Когда работает он с квасом, очень щекотно бывает в это время в носу, даже в жару пить этот квас не тянет, и мучают тогда Орсю вопросы: столько меду отец продает, и куда деньги девает? Начнет Орся представлять, где они могут быть в доме спрятаны, мысли по закоулкам вертятся, глянь — и бочка уже пуста.
Однажды нашел Орся у входа на кладбище пятиалтынный, до осени хранил то за щекой, то в укромном месте, а на покрова пресвятой богородицы с надеждой и мукой подарил тетке Евдоксии. Долго отец с теткой хвалили Орсю, а потом позабыли помалу, и снова Орсе скучно. Сила у него не такая, как у Авдейки, но хочется ему пред отцом и перед теткой отличиться, что ни то особое сотворить. Вот отец давно скорбит, что полкосогора за ним впустую числится, на деда жалуется, что тот непахотной земли в надел принял…
Задумано — сделано. И однажды, когда Евдоксия по делам в Небылицы подалась, а отец ушел третью пасеку проверить, запряг Орся Гнедка в новую соху и двинулся переделывать косогор. А где ему пахать было, когда ни разу до того за чапыги не держался? В результате пополз Гнедко боком с косогора, порвал постромку да и поскакал прихваткой, чтобы не упасть, вниз, а соха сошняками враскорячку за ним, зацепилась по пути о валун и разошлась надвое. Орся так испугался, что даже треска ее не услышал. Поглядел — батюшки светы! лукоть пополам, половинки врозь копытами, как ноги у Пеструхи, торчат. Кое-как затащился Орся с Гнедком во двор, схватил топор — и по тропинке к лесу, где, вспомнил он, стояла неподалеку подходящая изогнутая береза.
