Весна в Кузьминках начиналась от Вороньей лиственницы. Солнце протаивало воронку вокруг ствола и доставало до земли, вытаивая пятнышко величиной с копейку. Пятнышко это разрасталось вокруг корня, соединялось с другим и оголяло лоскуток земли побольше. Земля дымила, дышала, пахло грибом и мятой. Снег сползал с бугров, в низинах блестели лужи, талая вода наполняла ложбины, соединялась в протоки и полонила заливные луга.
В это время зимник на Ангаре вспучивало и черная узкая полоска как бы перечеркивала ледяной покров реки. И как только начинал «стрелять» лед и ломалась полоса дороги, мужики и бабы еще сильнее наваливались на плуг, правили пенную борозду. К этому времени подходила земля и с нетерпением ждала, когда пахарь бросит в нее семена. И как только набирал ледоход силу, кузьминские мужики пускали сеялку.
В эту ночь сильный стук в раму разбудил Кузьму, он накинул на плечи шабур и вышел за ворота, вгляделся в темноту.
— Должно быть, ты, сват?! Чего, заходь!..
— Зайтить-то не штука, — с отдышкой ответил Верхотуров, — время такое — не для заходов. Завтра, считай уж сегодня, зорить тебя собираются.
— Кто?
— Атаман в окрест объявился, у всех все выгребают, коней имают, у меня уже были…
— Да ты чо! — поежился Кузьма как от холода. — Ладно ли с тобой… Квасу достать?
— Смотри, — не своим голосом сказал Верхотуров. Поворотил коня и тут же словно провалился сквозь землю. Как привиделось.
Кузьма присел на ступеньку крыльца. С какой стороны, с какой стати меня зорить? Кузьма припомнил: кажись, ходили слухи про всякие смуты. Кузьма не придавал им значения. Он и сейчас не представлял, как зорить мужика? На чем тогда будет стоять Россия? Да у кого поднимется рука на своего кормильца? Тут что-то не так. Это тому надо бояться, кто нахапал за счет другого. А тут все своими руками.
Кузьма обвел взглядом свое хозяйство, и хотя было темно, но он все равно видел и конюшню, и хлев, и стайки, и амбар, и загон, и даже мерещилась ему отбеленной трубой баня у ручья. И все своими мозолями. Афонька — малец, и тот топора из рук не выпускал.
Осипло продрал голос Тимофей. Заспал горло Тимофей, менять бы надо петуха, а жалко. Каждый куренок им взращен, обережен от хищника. «Мы, как чуть, так и менять», — озлился на себя Кузьма. И сколько старался взять в толк сказанное, не мог понять. Никому Кузьма не делал зла, никого не обидел, об Ульяне, ребятишках, братьях и говорить не приходится. И опять по малому кругу шла мысль Кузьмы. Пахал, воевал, опять пахал, воевал за царя и отечество — за землю свою кровь и пот лил. Кузьма встряхивал головой и злился на свата. «Сорока на хвосте принесла, сам не спит и другим не дает. Может, с браги его тюкнуло».
