Теперь и госпиталь и санаторий были позади; второй день он являлся сюда, в свой кабинет, и, казалось, ничего в его жизни не изменилось. Внешне все было тем же, все было как всегда: каждую минуту решались какие-то неотложные и перспективные вопросы, офицеры политотдела докладывали о проверках и работе в частях соединения, носили ему на подпись всевозможные документы, и в их отношении к нему тоже вроде бы ничего не изменилось, хотя, конечно, все они знали о происшедшем — и об аресте Андрея, и о статье в «Молодой смене», — и он был признателен им за то, что они сохраняли корректность, не расспрашивали, не бередили душу. Однако Моренов отчетливо понимал: все здесь как бы уже не связано с ним, он уже временный человек и в этом кабинете, и в этих делах…
Утром, придя к себе, он и сел за рапорт: в голове его за все это долгое время окончательно сложились слова и целые фразы, он их выносил, выверил, они представлялись ему ясными и точными, в них ничего нельзя было убавить или прибавить; напряженный и взволнованный, он положил перед собой лист бумаги. Лишь написав в правом углу, кому предназначается рапорт, а после начав первую, единственную фразу: «Докладываю вам, что 29 марта с. г. органами милиции по подозрению в убийстве был арестован мой сын…» — Моренов, будто от толчка, внезапного и острого, задержал ручку, и ему показалось, внутренний голос явственно и отчетливо сказал: «Ты позвони в конце концов, спроси о сыне, от этого тебя не убудет, ты же отец». И должно быть, по ассоциации он представил вчерашнюю сцену… Галина Григорьевна чуть ли не каждое утро вставала с новой идеей — к кому пойдет, к кому обратится, — собиралась активно, возгораясь всякий раз надеждой и верой, что уж там-то ее поймут, помогут. Моренов с тоской и болью замечал, как жена впадала то в суетливость, то в апатию и заметно опустилась — в квартире не стало лоску, не было той бросавшейся в глаза ухоженности, да и к своему внешнему виду она стала менее внимательной. Моренов, случалось, видел ее теперь и непричесанной, и в мятом, несвежем халате — такого за женой раньше не водилось, всегда держалась аккуратной, собранной, что и было предметом тайной гордости Моренова.
Накануне вечером она вернулась поздно. По ее усталому, сниклому виду, молчаливой беспокойности Моренов догадался, что ее поход в прокуратуру республики тоже окончился безуспешно, и крепился, сознательно ни о чем не расспрашивал, чувствуя, что в ней накопилась взрывная сила и она может разрядиться, дай лишь самый малый повод. Но повод, как он ни старался его избежать, все же дал самым неожиданным образом.
