В палатке раздался фырк. Шурка туда. Ничего, только Фома и Ерема сидят и самым серьезным образом обуваются в лапти. Шурка снова рассказал по порядку, вожатый сам загорелся задором:
— Хоть вспомнить нас будет чем!
Сдал лагерь помощнику и двинул с Шуркой в волость за подкреплением. Никто не знал, куда, зачем, держали все в строгой тайне.
Вернулись к обеду. Совет вожатых обсудил доклад Шурки, одобрил вызов милиции и решил выступать всем отрядом в ночь, оставив дежурное звено стеречь лагерь.
— Была не была, а увидимся!
Вечером, когда небо было мягкое и теплое, неслышно по пушистой пыли дороги подъехало к лагерю шесть конных милиционеров. Тихо и серьезно строились в ряды. Негромко передавалась команда. Ребята пристегивали финки, девчата не отставали.
Переехали на пароме и тут же к Глебычу часовых, не передал бы, в чем дело. Тронулись берегом. Быстро смерклось, и лес, и небо сделались одной сплошной чернотой. Отряд шел тихо. Фома и Ерема вели и указывали дорогу и помахивали липовыми подожками. Вдруг по шеренге пробежал шопот, и от конца по рукам пошла бумажка.
— Вожатому, передай вожатому.
— Что это. Откуда записка?
— Передай скорей!
Петя взял сунутый листок. Неровным почерком, но знакомым, на листке прыгали слова.
«Не ходите, ни в коем случае, дело не чисто, подвох, самогонщиков в лесу нет, ребята, не вздумайте ходить.
Симка».
— Ну, новое дело, а ведь рука-то ее. Где взяли, кто дал записку?
Толкали друг друга, спрашивали, теребили, и всяк ссылался на соседа, нить терялась у Клавдии.
— Откуда ты ее взяла. Кто дал?
— Парнишка у парома; подбежал, сунул и увинтил.
— Врешь, задержать бы его…
— Да я и подумать не успела.
— Нет, записка подозрительная, — вожатый сунул ее в карман и ускорил шаг, а сам думал: — что за музыка, а ведь рука Симки.
В лесу разбились на две партии. Одну повел Фома, другую — Ерема. Итти было трудно. Ветки так и цапали за рожу без предупреждения и не извинялись.
Лес молчал глухо и пусто. Не будь милиционеров, можно было бы хорошо струхнуть.
Когда порядочно измотались, то-есть так порядочно, что и самогонщиков забыли, Фома, ведущий шеренгу с Шуркой и вожатым, вдруг цыкнул и указал подожком на мутно-красный оттенок огня на деревьях — пыхнет и нет, пыхнет и нет.
Вмиг забыли усталость и изодранные рожи, руки схватились за финки. Милиционеры вытянулись и стали нюхать воздух.
Шли ближе и ближе, и чем больше милиционеры нюхали воздух, тем удивленней переглядывались.
— Ага, — толкал Шурка вожатого, — есть, почуяли, народ бывалый, с нюхом.
