Доктор слушал, опустив голову и тщательно протирая пенсне. Когда Таго остановился, тяжело дыша от волнения, врач положил ему руку на плечо.
— Таких, как твоя мать, как твоя бабушка, как мать вот этой девочки, которые умерли у меня на глазах, я знаю немало. Похожих на стариков ребятишек, которых в одночасье уносила малярия, я мог бы насчитать тебе сотни. Видел я и продырявленные трупы тех, кто, как твой отец, шли под выстрелы, чтобы выловить несчастного угря. Но если все время думать об этом, можно сойти с ума… Пусть его, бедняга, выкраивает из всего этого веселую истерию, чтобы разогнать скуку и подбодрить себя…
— Ладно, доктор. Но я хочу смотреть на вещи прямо и видеть то, что есть. И не сойти от этого с ума, а поискать лекарство…
Цван не находил себе места во время этого разговора. Он чувствовал себя как нашкодивший мальчишка, которого отчитывает взрослый.
И взрослым был его племянник!
«Это он потому так задается, что я его пропустил вперед, дал ему выбирать дорогу, когда мы шли по болоту, — думал старик. — Много ли надо этим молокососам, чтобы они нос задрали. В другой раз на болоте впереди пойду я…»
Ничего другого он не мог придумать.
Доктор подарил Сперанце два маренго[2], и она крепко зажала их в руке.
— Завяжи их в платочек и не потеряй, — посоветовала ей служанка доктора. — Купишь на них молитвенник и будешь по нему молиться, когда научишься читать.
— Мне их подарили, и я положу их, куда вздумаю, и куплю на них, что захочу.
Доктор опять засмеялся.
— Цван, я вижу, у вас подул новый ветер: молодежь в семье уже не та… Слышал, как рассуждает этот клоп? Каков язычок?
Подъехал омнибус и остановился как раз перед домом доктора.
Лошади громко цокали копытами, как будто вместо обыкновенных подков на них были кандалы.
Кучер, уже подвыпивший, поднял адский шум, торопя отъезжающих.
Таго влез в омнибус, чтобы уложить вещи Сперанцы и занять для нее место впереди, у окна.
Цван сел впереди, рядом с кучером, с которым тут же завязал разговор.
В омнибусе было мало пассажиров и много багажа: два разносчика со множеством свертков, отправлявшиеся торговать; господин в гамашах и с кожаной сумкой, в котором Цван с первого взгляда определил «нотария»; старая дама с горничной, бесчисленными чемоданами и канарейками в клетке, сразу объявившая, что она едет на свою виллу.
Сперанца долго любовалась канарейками. Потом начала рассматривать пассажиров. Дама протянула ей конфету, но девочка, смутившись и оробев, опустила голову; взять ее она не решалась. Тогда карамель ей сунули в руку, и немного погодя она уже с наслаждением сосала ее, глядя в окно.
