Наум с искренним отвращением плюется, вытирает грязным рукавом губы, усы и бороду и говорит презрительно:
– Красно, парень, баешь!.. А не сказывали тебе девки, по сколь кажная из них с князя за свой стыд заработала?.. А?..
Тартыга не находится, что ответить. Слова Наума напоминают всем о другой, скрытой в душах, правде, которая не расценивается на копейки и рубли… Тартыга сознает себя проигравшим, спешит переменить разговор, и насмешка ослабевает в его речи. Сам не знает зачем, начинает сочинять то, чего и не было.
– Статистиком при шатре тоже состоял, – продолжает он, фантазаруя и ухватившись за первую спасительную мысль. – Это значит в действии ходил… Нарядят тебя в какую-нибудь одежду с нашивками, походишь ты по сцене; поглазеешь на публику, а потом тридцать копеек получай. Вот как деньги зарабатывал… А у вас почем на молотилке, зимой платят?..
– Сорок копеек!..
– То-то и оно…
Кто-то вздыхает.
– У господ деньги дешевве.
– Твою пустую брехню слушать до ночи; не переслушаешь, – обрывает вдруг разговор Наум. – Верно, што ты пустопляс. Кабы настоящим рабочим человеком был…
Он отодвигается на край бревен, поворачивается к Тартыге спиной и дает понять, что пора прекращать спор… Все молчат, и каждый напряженно думает о своем… Мужики тесно грудятся в два ряда. Тартыга сидит один… По сосредоточенным угрюмым лицам всех можно разобрать, что сочувствие на стороне Наума. Тартыге это не приятно, – как будто он провинился в чем-нибудь дурном, и маленьким червячком сосет внутри желание расположить в свою пользу мужиков… Он настраивается серьезней, смягчает резкий тон, подбирает с травы к бревнам ноги, точно стыдится новых щегольских сапог и желает спрятать их подальше, и говорит теперь уже просто, без кривляний и вызовов, как товарищ с товарищами:
– У всякого дела, легкого и тяжелого, стоять доводилось… И в механическом цехе работал, и котлы клепал, – не сразу, понятно, а когда к работе приобвык… Оказия там одна вышла… Бастовали мы, расценку сбавили… Пошла суета по заводу… Роту солдат пригнали, оцепили кругом чисто, мышь не проскочит… Неделю в остроге за эту забастовку сидел… А потом с завода уволили… Тоже принял горя, – и голодал и холодал… одним словом, собачья доля… К грузчикам, когда работы не было, приткнулся, один день печенку надрываешь, три дня зубы на полке… Так вот и стрелять [1] , и водку бусать [2] обучился…
Тартыга достает из кармана кисет, свертывает тонкий бумажный фунтик и закуривает.
