Повесть об одном эскадроне - Борис Прохорович Краевский, Юрий Леонидович Лиманов

Балочка открылась неожиданно сразу за полем. Фома Харин, грузно ступая, сбежал вниз, к руслу высохшего за лето ручья, перебрался на другой склон и нырнул в кусты. Ветви сухого орешника, видимо, больно хлестнули пленного, которого он нес на спине. Офицер что-то невнятно промычал. Фома опустился на колени, сбросил со спины свою ношу, связанную «по рукам и ногам, выпрямился и с хрустом потянулся всем своим большим телом» глубоко, до звона в ушах, вздохнул и повалился рядом с офицером в сухую траву.

Позади остались пять верст, которые Фома прошел по стерне, сухой пашне и балкам почти бегом, ни разу не отдохнув. Офицерик был куда тяжелее, чем казалось Фоме, когда он его вязал за сарайчиком на околице хутора…

Время словно остановилось. Прямо над головой Фомы под блеклыми зелеными листьями охряными пятнами выделялись крупные зрелые орехи. Он лениво протянул руку, сорвал пару двойняшек, надавил ногтем на чашечку у самого основания — орех выскочил и упал на грудь. Фома полюбовался его глянцевитыми боковинками, разгрыз орех. В утренней тишине хруст прозвучал, как выстрел. Связанный офицер вздрогнул и поджал ноги.

Фома укоризненно посмотрел на него:

— Ну что ты дергаешься, ваше благородие? Никто тебя кончать сейчас не собирается. Не затем я тебя столько верст на своей хребтине волочил… — Фома пальцами раздавил второй орех, кинул в рот ядрышко и опять заговорил: — И что у вас, у благородных, за манера такая: чуть что — царапаться? — Он с сожалением посмотрел на свои руки, покрытые ссадинами. — Теперь ребята засмеют, скажут, я не «языка», а кошку впопыхах взял. Эх ты, хлюпик…

Офицера трудно было назвать хлюпиком, но рядом с Фомой он выглядел подростком.

Он лежал, подогнув ноги, и остановившимися глазами смотрел в утреннее безоблачное, зеленоватое на востоке небо, которое проглядывало сквозь густую листву кустарника. Он еще не пришел в себя от неожиданности, не мог полностью осознать всего, что так внезапно свалилось на него в образе этого здоровенного красноармейца. Два часа назад он был даже не на передовой… Вышел за нуждой из избы…

— Дальше тебе, ваше благородие, на своих на двоих придется идти. Ну, встанем, что ли…

— Фома развязал веревки на ногах офицера. Поручик безропотно встал.

Фома посмотрел на него с любопытством — в предрассветной мгле у сарайчика он даже и не разглядел его толком, потом выдернул у пленного изо рта кляп.

Некоторое время поручик плевался и беззвучно открывал и закрывал рот, потом сипло спросил: