— Это успеется… — мягко проронил Шина.
— Влюбленные женихи всегда торопятся, — вполголоса, как бы несколько стесняясь своих слов, изрек Взоркевич.
— Женихи? А разве Куба жених? Чей?
— Ну да… почти… — быстро произнес Улевич. — Панна Заброцкая дала согласие выйти за меня замуж, если я сумею устроиться.
— Ах, вот оно что… А я понятия об этом не имел, — процедил Шина сквозь зубы, бросив на Взоркевича насмешливо — пренебрежительный взгляд, и умолк.
Куба заметил этот взгляд и истолковал его как новое доказательство недовольства Шины. Разговор на эту тему оборвался и принял другой оборот. Весь вечер Шина был молчалив и рассеян. Он одинаково холодно поглядывал то на Кубу, то на Взоркевича, как бы выражая этим свое недружелюбие. Несколько раз он менялся в лице под влиянием каких‑то переживаний или волнения. Взоркевич, поняв, о чем думает Валерий, затеял разговор о вещах посторонних. Так они просидели до позднего вечера. На следующее утро чуть свет Куба уехал.
В полях стояла легкая, прозрачная дымка, которая обычно тает к полудню. На открытых местах ранним утром тянуло холодом, от которого желтели травы и увядали последние листья. По обеим сторонам дороги из тумана выплывали уже вспаханные жнивья и черные картофельные поля, подернутые тонким ледком. Крупные капли воды, точно шарики ртути, лепились на нитях осенней паутины. Вдоль дороги тянулись местами ряды стройных березок с белой корой и оголенными ветвями, на которых еле держались последние жалкие пожелтевшие листочки; вдали на деревцах рябины ягоды краснели кое — где, как кораллы, а на ветвях щебетали стайки свиристелей с розоватыми зобами. Шум подъезжающей брички вспугивал птичек, и они с жалобным криком исчезали во мгле. Улевич каждый раз смотрел им вслед задумчивым взором, и в голове его теснились грустные мысли, похожие на размеренные поэтические строфы.
«Летите, — думал он, — розовые пташки, летите далеко, далеко, далеко… Под окном у нее растет чудесная рябина… Быть может, моя любимая, увидев вас, розовые пташки, догадается, что это я послал вас к ней… Пусть же ваш щебет прозвучит как голос моей любви к ней и моей тоски…»
Лошади бежали резво, легкая бричка быстро катилась по сухой дороге. От непрерывного движения, стука копыт и тряски Якуб все больше погружался в мысли, чуждые реальной действительности, уносился в воображении далеко, к образу милой. На козлах брички восседал степенный кучер. Это был рослый мужик с серьезным и красивым лицом. Он давно служил у Взоркевичей и пользовался уважением всей их родни. Он не раз возил Кубу из Вжецион в Радостов и сейчас живо напоминал ему пережитые там минуты. Галуны на его ливрее, шапка, цвет волос, голова, улыбка — все будило у Кубы сладкие воспоминания, от которых он не мог освободиться. Каждую минуту влюбленный, трезвея, убеждал себя, что он едет не к Терене и что из‑за тумана не появится дом его возлюбленной.
