Фёдор ловко подхватывает выпавший пистолет, в одно движение вставляет обойму и досылает новый патрон в ствол. Солдаты громко хохочут, переглядываются и тычут пальцами в неподвижную фигуру рыжего на земле. Фёдор сдержанно улыбается, пистолет ныряет в кобуру. Квадратное лицо поворачивается к застывшей толпе, глаза щурятся, высматривая новую жертву. Люди словно сжимаются, становятся меньше ростом, прячут глаза. Фёдора такое поведение не смущает. Вразвалку, словно моряк на пенсии, подходит к первому ряду. Короткий осмотр и следующий - не то поэт, не то писатель гей-романов вылетает из строя. Рывок получился сильный, от души. Артистическая натура некрасиво едет интеллигентным лицом по земле, собирая физиономией всё засохшие плевки и недокуренные косяки дурной травки. Едва поступательное движение творческой личности прекращается, она резво вскакивает и замирает по стойке смирно, не решаясь очистить лицо от прилипших окурков и грязи. Фёдор поощрительно улыбается, даёт лёгкий подзатыльник, чтобы мусор осыпался. Далее следует предыдущая процедура и пистолет с одним патроном оказывается в руках новенького. " Певец голубой любви" крепко сжимает розовыми пальчиками рифлёную рукоять, впалая грудь откинута назад, живот пучится этаким яичком. Узкие шёлковые штаны обтягивают таз, гениталии воинственно торчат, словно хозяин решил не стрелять из пистолета, а заняться совсем другим делом.
Фёдор вытягивает правую руку, указательный палец чуть подправляет ствол. Солнце играет на полированной стали доспехов, кольчужная сетка сыпет искрами. Узкие губы разжимаются, появляется жёсткая улыбка. Фёдор немного наклоняет голову, произносит несколько слов. "Голубь" вздрагивает, словно шило воткнули в одно место. Палец судорожно давит загогулину спускового крючка, раздаётся оглушительный хлопок и ещё один наркоман бессильно виснет на гвоздях. Ровно посередине грудной клетки расползается продолговатая кровавая клякса. Писатель закатывает глазки, словно барышня, случайно наступившая на воробышка, без сил валится на землю. Фёдор выхватывает пистолет. Брови ползут вверх, лицо искажает презрительная ухмылка. Оружие прячется в кобуре, смачный плевок падает рядом с обеспамятевшим писателем. По сигналу Солидуса солдаты хватают первых попавшихся, ставят в неровную шеренгу и заставляют стрелять распятых. Выстрелы гремят пачками и по одному. Забор покрывается дырами, фонтаны пыли один за другим выбрасывают мутные облачка, убитые и раненые наркоманы покрываются грязью, становится плохо видно, но процедура казни не прекращается. Каждый отстрелявшийся получает внушительный подзатыльник или пинок и уползает обратно. Меткость у творческих интеллигентов хреновая. Распятые лишались рук, ног, некоторым отстреливали уши, носы. Пули страшно рвали брюшины, внутренности вываливались наружу, словно отвратительные кровавые лохмотья. Новые пули попадали в несчастных распятых, ещё больше кромсая изуродованные тела. До кого очередь в экзекуции ещё не дошла, стоят как статуи, лица белые, глаза сухо блестят, не мигая. Тех, кто не выдерживал страшного зрелища и падал, стоящие рядом товарищи спешно поднимали - потерявших сознание солдаты волокли к стене и распинали. Слышно только выстрелы и весёлые возгласы солдат. Тёплый воздух знакомо пахнет кровью и порохом. Чудовищное по жестокости и цинизму зрелище завораживало. Павел смотрел во все глаза, не в силах отвернуться. На плечо ложится чья-то рука. Оборачивается - рядом стоит Римский, лицо на удивление спокойно, даже можно сказать, благостно. Он едва ли не с умилением наблюдает за массовой казнью.
