Александр Золотая Грива - Андрей Юрьевич Ильин

Боярин Твердослов неспешно обходит двор. Раннее утро, ещё роса не успела растаять, прохладно. Именно в это время он любит обойти хозяйство, всё посмотреть, проверить, дать указания, ежели надобно, тумаков надавать лодырям. Боярину за полсотни лет, он тяжёл и важен, как и подобает в его возрасте и положении. Высок и прям, но плечи уже немного обвисли. Круглое румяное лицо обрамляет окладистая борода. Волосы по многолетней привычке длинные, аккуратно и ровно уложены на спину и плечи, словно закрывают шею от сабельного удара, как кольчужная сетка. Длинные сильные руки важно сложёны на выпуклом животе. Сощурив голубые глаза и чуть сдвинув брови внимательно смотрит по сторонам. Боярин очень чистоплотен, строго следит, что бы на дворе скотина не оставляла лепёшек, а земля была полита водой. Всю траву по углам дворовые безжалостно выдирают с корнем и не дай боги, чтоб кто ни будь по малой нужде сходил на дворе — таких боярин приказывал пороть безжалостно.

Сегодня Твердослов не увидел непорядка и даже немного расстроился — всё чисто, прибрано, даже куры разбежались при виде грозного владыки и затаились в темноте просторного курятника. Боярин вздохнул полной грудью вкусный утренний воздух, неспешно повернул к терему. Под каблуком с подковкой заскрипело — старый ржавый гвоздь попал. Твердослов с натугой наклонился, повертел в руке желёзку. Короткие толстые пальцы без усилий разогнули гвоздь. Повернулся к кузне, собираясь крикнуть коваля — непорядок, как вдруг донёсся возмущённый вопль:

— А-а… ты самый умный?! Щас накидаем плюх … ухи капустняком станут!

С грацией осадной башни Твердослов развернулся. Строгому хозяйскому взору предстала картина вопиющего беспорядка — четверо подростков торопливо молотят крупного мальчишку. Тот уворачивается, бьёт в ответ, но чаще достаётся всё-таки ему. Из носа течет красное, под глазом грозовой тучкой темнеет синяк, от холщовой рубахи висят клочья.

— А ну, козявки, прекратить драку! — по-медвежьи взревел Твердослов, — не то …

Кучка дерущихся мгновенно рассыпалась и всё пятеро замерли столбиками — боярина побаивались и уважали. Четверо встали в ряд, недовольно зыркая из-под нахмуренных лбов, а пятый вытирает потное круглое лицо порванным подолом рубахи. Руки заметно дрожат.

— Ну? — грозно спросил боярин, — чего опять не так?

— Этот валенок нас дурными обозвал! — крикнул самый щуплый, Вышко, — как он смеет!?

— Врёт он, дядя Твердослов, не обзывался я! — отозвался тот, кого только что поколотили. Он уже почти успокоился и говорит ровно, негромко. — Они от зависти ярятся, меня учитель греческого хвалит, а им пеняет, что учить не хотят…