В клубе к майору, выписывая между гостей и стульев замысловатые зигзаги, сразу же подлетел Пушкарёв — то ли на не совсем трезвых, то ли на сильно испуганных ногах — и, взяв под локоть, почти подволок к группке из шести человек.
— Вот, Геннадий Ильич, здесь те, которые сидели рядом с Лисовским. Они вам сейчас расскажут. А Михаил Антонович — всё: скончался. Не приходя в сознание. Пять минут назад позвонил Вениамин Юрьевич. Ах, да, вы не знаете — это наш лучший кардиолог. Сказал, что обширный инфаркт.
Майор автоматически произнёс обыкновенное в таких случаях "Царствие ему Небесное" и обратился с расспросами к соседям по столу. Но ничего нового, кроме того, что у покойника была-таки именно гипертония — за триста порой зашкаливало! — не узнал: да, побледнел, достал таблетку, поднёс ко рту, а вот использовал или нет — этого однозначно никто утверждать не брался. Что захрипел, что упал со стула — другое дело. Это видели многие — не одни только ближайшие соседи. А вот с лекарством…
С клиникой, разумеется, можно было связаться по телефону, но лично — всегда надёжнее; и майор в сопровождении Яновского, Пушкарёва и двух относительно близких друзей покойного отправился в больницу.
Вениамин Юрьевич принял приехавших в отделанном красным деревом просторном уютном холле. Совершенно не больничном по виду. Ни окошка регистратуры, ни озабоченных медсестёр, ни визитной карточки всякого лечебного учреждения: запахов карболки, нашатыря и прочих медикаментов. Отсутствовал также почти обязательный фикус в кадке — зато присутствовал вовсе не обязательный бар с напитками. Из которого Вениамин Юрьевич извлёк бутылку "Столичной" и разлил содержимое по рюмкам.
После того, как все, стоя, выпили, кардиолог пустился в пространный, густо пересыпанный специфическими терминами, рассказ об истории болезни Лисовского и о причинах его столь скоропостижной смерти. Версию об отравлении, назвав её смехотворной, Вениамин Юрьевич рассматривать отказался, но относительно присутствия на вскрытии эксперта Гаврикова возражать не стал — чем чёрт не шутит! Согласился кардиолог и с просьбой майора поработать завтра — в субботу: если для следствия это важно, то, как законопослушный гражданин…
Из больницы Брызгалов собрался было потихонечку улизнуть с Яновским, но перепуганный Фёдор Степанович вцепился в следователя мёртвой хваткой: нет, Геннадий Ильич, хоть, как приблудную собачонку, гоните палкой — я с вами.
Контраст между язвительным, деспотичным, крайне самоуверенным барином, каким Фёдор Степанович явился майору в среду, и растерянным, жалким просителем, каковым он предстал сейчас, у кого-то мог вызвать некоторое злорадство — но только не у Брызгалова. Напротив, увидев Пушкарёва не в силе, но в слабости, Геннадий Ильич ему посочувствовал: власть, деньги, любимая женщина — всё, кажется, у человека есть, но стоило потянуть сквознячку из иного мира и вся эта защита враз обесценилась.
