Тут старичок повернулся
к нам и говорит: «Вы, голуби, тоже идите сюда и вставайте на коленочки. Хотите,
чтобы ваш друг исцелился? Давайте тоже молиться». Встали мы, как бараны, на
колени: ни слова, ни одной молитвы не знаем, только смотрим, что делает старичок.
Он перекрестится – мы перекрестимся, он поклон – мы поклон. Больше часа так стояли
и молились, у меня спина стала разламываться. А потом, когда все наши мучения
закончились, дал Мишуне и всем нам по очереди поцеловать деревянный крест со
стола: там еще с одной стороны был распятый Христос, а с другой – Матерь Божия.
Подошел к Мишке, попросил его нагнуться ближе, обнял, да как расплакался сам!
«Мишенька, – плачет, –
не греши больше, не надо». Прямо отец родной! Отлил ему воды в бутылочку из
большого кувшина и говорит ему: «Попей, когда домой приедешь. Это водичка из
тех мест святых, где Сама Царица Небесная людям являлась».
Паша посмотрел на часы,
видимо, готовясь закончить свой рассказ.
– Сказать по правде,
вернулись мы домой без особой надежды. Уже столько наездились, столько денег оставили,
и никто не помог, а тут какой-то старичок стал нас водичкой поить. Сказки! Но
все же сделали, как он велел. Попил Мишка этой водицы, перекрестил свой
контуженый лоб и завалился спать. Наутро приходим к нему – он еще спит.
Приходим позже – опять спит. Проспал он так почти до следующего дня. А под утро
ему, видать, снова боевики или барабашки лохматые во сне явились. Как заорет,
что дома все подскочили, подбежали к нему. А у него язык развязался! Стал он на
радостях орать, всех обнимать и целовать, песни петь.
С утра пораньше обошел
всю братву, мать на стол накрыла чин-чинарем по случаю такого чуда. Выпили мы,
поздравили Мишку с выздоровлением. Мать собрала еще целую корзину: домашнее
молоко, сметану, маринованные грибочки, банку меда, сала копченного положила,
курицу зарубила, испекла каравай. «Это, – говорит, – от нас отвезите в монастырь,
нельзя быть неблагодарными».
Поехали мы туда снова,
да напрасно: старичок тот Богу душу отдал. Лежит в гробу беленький, сухонький,
никакого запаха, как это с мертвецами обычно бывает. А там, наверное, и гнить
нечему: видать, на одном чайку да на сухариках жил. Отдали мы монашкам корзину
с харчами на помин его души, те взяли, а сало и курицу вернули. «Нам, –
объяснили, – мясо не положено». Так мы этот натурпродукт по дороге домой оприходовали
под водочку, да заодно старичка помянули, Царство ему Небесное и земля пухом.
Мишуня с тех пор немного поутих: никто от него матюков больше не слышал.
Непросто это ему дается, подмывает брякнуть что-нибудь «спецназовское».
