— Подожди, — с убеждением сказал востроглазый Самохин. — Вот прорвут блокаду, наладится почта с Большой землей — мать мне посылку пришлет, полпуда тамбовского самосаду. Вот разговеемся.
— Долго ждать, Самохин, — возразил ему Слязнев. — Душа лопнет, покуда твоего разговенья дождешься.
— Ты что, в победу не веришь?
— В табак твой не верю, — отмахнулся Слязнев.
— Ты у нас вроде скептика, — не совсем уверенно бросил Самохин. А повернувшись ко мне, он спросил: — Так, что ли, товарищ комсорг, Фому неверующего по-нынешнему прозывают?
— Сам ты Ерема! — махнул на него старик и вытянул руку за цигаркой.
Рядом со мной, девятый по кругу, мечтательно вздохнул рядовой Никитин, слесарь с Выборгской стороны:
— Эх, собрать бы все осколки да перетереть на махорку — сколько вышло бы курева, братцы, представить невозможно!
— Ядрен был бы табачок, — с ухмылкой сказал ему Слязнев, окутываясь синим удушливым дымом.
Начался задушевный солдатский разговор. В другое время этот застольный разговор под махорку поднялся бы до тонкого юмора, до звонкого смеха и заразительного хохота. Но сейчас никто не смеялся, никто не острил, на лицах солдат не было и тени улыбки, и даже оптимистическая ухмылка усатого Слязнева заметно отдавала унылостью. Нет ничего удивительного: люди разучились смеяться. Я, например, уже не помню, когда смеялся в последний раз: не помню, где и когда видел на лице человека непринужденную улыбку. Слово взял сержант.
— А я вам скажу — табак скоро будет. Не вдоволь, понятно, а в норме, но будет.
— Последняя новость, сообщение Информбюро, — мрачно буркнул Слязнев, передал папироску соседу и вытер усы.
— И я говорю — новость, — сокрушительно подтвердил сержант. — Ленинград теперь — что, я вас спрашиваю?
— Известно, скованный Прометей, — отозвался Самохин.
Легенду о Прометее, похитившем с неба огонь, им комиссар полка рассказывал. Но Гущин, видно, не слышал этой легенды и потому недовольно покосился на Самохина.
— Насчет Прометея — у нас образования мало, — чистосердечно признался сержант. — Зато знаем другое. В Ленинграде — штаб фронта. Командующий, стало быть, член Военного совета и прочие, кому положено. В Ленинграде же есть мировая табачная фабрика…
— Две, — подсказал Никитин.
— Пусть будут две. Я про одну имею.
— Если мировая, то фабрика Урицкого.
— Она самая, — согласился сержант.
— Эвакуирована!
— Пусть эвакуирована. Не в том ныне дело. — Сержант остановился, придирчиво осмотрел присутствовавших. Мне показалось, он ждал реплики, но реплики никто не подал. — Дело в том, — продолжал он после паузы, — что до Военного совета дошел слух: так, мол, и так, солдаты сидят без курева. А потому моральное настроение у них — сами знаете…
