В землянке темно и холодно. Тусклый зимний день едва проникал сквозь закопченное окно. Коптилку не зажигали: надо было экономить фитили и солярку. Скучно и тихо постукивали где-то в углу ходики.
— Вот мать честная! — медленно проговорил сероусый Слязнев. — Никогда не думал, что без курева так заноет под ложечкой.
К нему прислушались. Спокойный и рассудительный шофер из Лукоянова в расчете был авторитетным и уважаемым человеком.
— А ну-ка, вывернем карманы, и все крохи — в кучу!
Предложение было разумно, и мы тут же приступили к делу. Долго трясли и скребли закоулки карманов, вышаривая по углам залежалые крупицы, — наконец наскребли на одну закрутку. Трудно сказать, чего было больше в плодах наших раскопок — сухих хлебных крошек, черных кристаллов соли и сахара или прокопченных и пропыленных крупиц доблокадной махорки. Не все ли равно! Лица у всех оживились. Я выбросил на стол коробку спичек и кусок старой истертой газеты. Солдаты с надеждой посмотрели на сержанта Гущина: по закону субординации свернуть цигарку надлежало ему.
— Прямую или «козью ножку»? — спросил сержант.
— Прямую! — дружно сказали солдаты.
«Зачем же прямую? — спросил себя я. — «Козья» куда гигиеничнее».
— Прямую! На пальцах желтый дым останется — целый день, а то и два этим духом будем живы.
Понятно. В таком случае плевать на гигиену, я тоже за «прямую».
— По десять процентов, товарищ сержант! — крикнул рядовой Самохин.
— С востока на запад, как ходит солнышко, — подсказал другой.
— Будет, как надо быть, — безапелляционно произнес сержант и стал вырывать из газеты аккуратный прямоугольный лоскуток.
Он долго возился с бумагой, и все терпеливо ждали. Но вот она скручена — длинная, тонкая, плотная цигарка. Если бы мы не знали, как она началась, и не видели на ней буквы газетного шрифта, честное слово, можно было бы принять ее за элегантную папироску из коробки «Люкс» — так велико было наше вожделение.
Сержант взял цигарку двумя пальцами (элегантная вещь требовала интеллигентного обращения), важно поднес ее к губам, с достоинством зажег спичку. Цигарка занялась. Не беда, что она тут же стала трещать и фыркать и вместе с первыми струйками голубого дыма наполнила землянку сладковатым чадным запахом. Этот запах напомнил мне пожар Бадаевских складов в день первого авиационного налета, тогда тоже пахло горелой мукой и жженым сахаром. Покурим и с сахаром, был бы градус табачный!
Сделав последнюю глубокую затяжку, Гущин пустил цигарку по кругу. Каждый бдительно следил за движением и мысленно отмечал для памяти свои неприкосновенные «десять процентов». Я свой отрезок не замечал: будучи последним по ходу солнышка, я должен был получить самый хвостик цигарки, искусанный, влажный, горячий, захватанный, зато полный головокружительного зелья.
