В этой жизни Алёши уже нет, а ангел спрятался.
Холодно почему-то не было. Последние месяцы её всё время била непрекращающаяся дрожь, Холодно было всюду: на заводе, на улице, дома… А сейчас ничего… Да! Дома ведь тоже теперь нет. И сына Гришки. И Лёли. А она-то, глупая, так спешила, хотела порадовать. Наталья сунула руку за пазуху. Там должен быть хлеб. По трём карточкам: рабочей и двум детским, двести пятьдесят граммов, сто двадцать пять и ещё сто двадцать пять… Сколько же это? Она долго пыталась сложить разбегающиеся цифры, но сделать это не удавалось. Одним словом, много! Почувствовать окоченевшими пальцами шершавую корочку не получилось. Наталья вынула хлеб, прикинула – полбуханки. Сейчас бы она вскипятила воду, размочила вязкий мякиш и накормила детей чудесным ужином. После горячего месяц не встающий с постели Гришка оживал. Приоткрывал глаза, даже температура, кажется, спадала. Лёля вспоминала про своего плюшевого щенка, принималась тискать его и учить уму-разуму: «В коридор не ходи. Тётя Глаша поймает тебя и съест. Фильку съела и тебя съест». Наталья сжала онемевшие губы. Волосья бы повырвать у той Глашки. Надо было ляпнуть впечатлительной Лёле, чем так вкусно пахло из её комнаты. Только что уж теперь. Нет Глашки. Лёли нет. Вот ведь как бывает, приходишь домой, а там только лестничный пролёт второго этажа. Скалит в небо клыки арматурной сетки. Лестница на небо. Вот как. Выходит, их четвёртый – уже небо.
Наталья прилегла на снег. За водой, прежде чем кипятить, надо долго тащиться по застывшим белым улицам. Потом думать, чтобы ещё из домашней утвари пустить на растопку буржуйки. Потом рубить… А сил нет. Лежать хорошо. И совсем не холодно. Даже есть почему-то неохота. Только бы патруль не наткнулся на неё, не заставил вставать. Всё равно не встанет. Куда ей идти?
Очнувшись, Наталья почувствовала на себе чей-то взгляд. Ну и пусть, глаз она не откроет. Откроешь, придётся отвечать на вопросы. Отчего-то по телу разливалось тепло. Самое настоящее, как от бабушкиной деревенской печи, а не то обманчивое, что медленно ползёт по коченеющим конечностям. Наталья сжала и разжала кулаки. Начинало ломить отогревающиеся пальцы.
– Не смей, – услышала она тихий женский голос. Мокрые от растаявшего инея ресницы разлепить всё же пришлось. Над ней склонилось бледное, почти прозрачное лицо. «На луну похоже, – подумалось Наталье. – Отчего такое белое?» Секунду спустя она поняла – бесцветным на этом лице было всё: губы, брови и даже глаза. Белела в темноте длинная бесформенная рубаха, переброшенная на грудь коса и босые ноги женщины. Вероятно, раздетой на мороз женщину выгнали какие-то из ряда вон выходящие обстоятельства. Рушащийся дом, например… – Сейчас оклемаешься, – спокойно сказала женщина. Полежав ещё с минуту, Наталья ощутила, что тело начало обретать чувствительность. Села. Женщина не спускала с неё туманного, словно подёрнутого густым паром, взгляда. – Теперь уходи.
