– Чего тут голая ходишь? – выдавила Наталья, когда губы снова стали повиноваться. – Замёрзнешь совсем.
Женщина не ответила. Нахмурилась.
– Уходи, говорю!
Наталья обиделась, от души ведь пожалела.
– А ты не кричи. Куплена у тебя земля-то?
– Куплена-не куплена, а умирать здесь не вздумай.
Сердце у Натальи сжалось. Только сейчас оттаяли воспоминания о минувшем дне.
– Разве ж выбирает человек, где и когда умирать ему, – горько сказала она. – Какое теперь кому до меня дело.
– До тебя, может, и нет, только, ещё одну жертву на месте силы народ мой не выдержит. Сколько уж на жертвенник брошено. Ещё одна смерть на месте силы и… Даже тем, чего жаждал, захлебнуться можно.
Наталья внимательно посмотрела на женщину. Глаза её были плоскими, как белые пуговицы на наволочке, смотрели в никуда. Мелькнула догадка – умом, бедняжка, тронулась.
– Живой-то у тебя кто остался? – спросила она, с трудом глотая подкатывающий к горлу ком.
Белоглазая вздрогнула, присела рядом.
– Остались, да недолго нам…
Вопросов Наталья задавать не стала. Спрашивают ли сейчас, отчего осталось недолго. Молча достала хлеб, разломила пополам.
– Бери, – сунула в руки женщине краюху. – Моим не нужно уже, может твои хоть… – Тугой ком в горле преградил ход словам.
Белоглазая отшатнулась.
– Ты ж не знаешь ничего! Мы ведь…
Наталья отмахнулась.
– Какая разница. Здесь, значит, свои. Хлебушек всем нужен. Бери, может, кого из твоих спасёт. Далеко живёшь-то? Давай провожу, замёрзнешь ведь. Вон, уж белая вся.
Женщина, не ответив, поднялась. Краюшку держала на ладони, не отводя от неё взгляда.
– Сама, значит, отдаёшь, – прошептала она и начала таять в воздухе.
Наталья вскрикнула и закрыла лицо ладонями, выронив из рук оставшуюся у неё четвертинку буханки. Так она простояла минут пять. Придя в себя, огляделась. Никого. Только по бездонной пропасти январского неба шарят лучи прожекторов. Наталья наклонилась поднять хлеб и по спине у неё поползли мурашки – на снегу темнел не надломленный хлеб. Все пятьсот граммов.
* * *
Годовщину Великой Победы праздновали широко. Страна гремела салютами, несущейся из репродукторов музыкой, пробками шампанского. Неофициальный фуршет для избранных в Кремле тоже гремел. Поднимающие тосты соревновались в ораторском искусстве. Громогласное одобрение вызывали эпитеты, ранее нигде не упоминавшиеся. Соблюсти второй пункт было непросто. Кое-кто из присутствующих велеречивостью не отличался, поэтому некоторые словесные изыски заставляли Иосифа Виссарионовича поёживаться. После «сиятельного товарища Сталина» отец народов поднялся и, сославшись на неотложные дела, удалился. В воздухе повисла звенящая тишина. Присутствующие перестреливались взглядами, стараясь определить, что мог означать столь внезапный уход. Опростоволосившийся оратор вытирал ладонью взмокшую за секунду шею. Но вот кто-то звякнул о тарелку вилкой, кто-то прокашлялся. Замершее мгновение тяжело двинулось с места, начало набирать ход и, наконец, понеслось в присущем празднику ритме.
