Ирина сухо
хохотнула:
— Ты бредишь,
Александр, ты просто бредишь! Какому падению? Какому бесчестию? Что ты имеешь в
виду?
— Да ведь
раньше ты была среди них как белая ворона — храбрая, откровенная, свободная. Ты
всегда защищала слабого, ты могла сказать в лицо стукачу, которому все вежливо
улыбались, что он стукач, и чиновному хаму, пред которым все расшаркивались и
тайно и явно, что он — свинья! Мама, ты была прекрасна, репутация твоя была
безупречна, ко всему прочему — ты оставалась первой красавицей, и богачкой, и
щеголихой, но они чувствовали, что ты и это можешь отбросить во имя каких-то
высших соображений! А теперь? Теперь ты стала, как они, и потому они все так
празднуют, так ликуют, ибо сладко, мама, грешнику — падение праведного. А этого
твоего подонка, — он вдруг взглянул на нее исподлобья, — который отсюда не
вылезает, — я просто спущу с лестницы.
Она
завернулась в шаль, потом выбросила вперед руку с указательным пальцем и
крикнула звонко и сдержанно:
— Вон, вон из
этого дома!
— Так какая
фамилия? — спросила Ирина, как только старец вернулся на прежнее место. — Я
знаю многих отпрысков аристократических фамилий — и в Лондоне, и в Париже,
возможно, среди них отыщутся родственники вашего Дионисия.
— Да вот не
припомню, — добросовестно наморщила лоб Пелагея, — помню только, что она
благородная.
— Волконский?
Оболенский? Трубецкой? — спрашивала Ирина, чрезвычайно заинтересованная.
— Нет! Еще
благозвучнее.
— Нарышкин?
Юсупов? Гагарин? — перечисляла Ирина не без удовольствия.
— Куды! —
махнула рукой старуха. — Бери еще выше!
— Неужели
Романов? — прошептала Ирина, все более изумляясь.
Пелагея
посмотрела на нее с досадою.
В алтарном
проеме вдруг выросла фигура Тавриона. Он поднял торжественно над головой
большую золотую книгу и, выступив вперед, возгласил:
— Всякое
дыхание да хвалит Господа!
— Да хвалит
Господа! — подхватил старушечий хор.
Это Ирине
понравилось, она наконец-то поняла какой-то смысл, и он показался ей очень
емким и поэтичным. Однако она подумала, что если останется наблюдать за этим
эффектным зрелищем, то никак не успеет дочитать тетрадь, каждая буква которой и
волновала и уязвляла ее.
------------------------------
Хоть я и
люблю отца Тавриона, а все равно на него обижаюсь, что он не дает мне иконы
писать!
