Мы с удобствами расположились на своей мельнице. Петрас рисовал, я переводил и сочинял стихи, а вечерами наш дом и сад полнились гостями, которых приводило любопытство.
Завтрак мы готовили себе сами. Пили чай, который я даже научился заваривать. Обедали мы либо в швабингской пивной, либо, если нам нужно было в город, в дешевом вегетарианском ресторанчике на Виттельсбахерплац. Там же помещалась книжная лавка Г. Яффе, в которой всегда было много новинок.
После обеда я заходил к Хесселю или посещал своих новых литературных друзей, чаще всего — добродушного насмешника Корфица Хольма, возглавлявшего издательство
Альберта Лангена на Каульбахштрассе. Его мать, поэтесса Миа Хольм, выехала из Прибалтики, так что он был наполовину мой земляк. Хольм, сверхдлинный глист лет под тридцать с небольшой породистой головой, принимал меня очень радушно; его такса, вечно дремавшая под креслом, — совсем напротив. Хольм особенно расположился ко мне, узнав, что я перевожу. Меня прямо-таки окрылил уже первый разговор с ним — о Лермонтове. Хольм был также соиздателем сатирического журнала «Симплициссимус», который все мы усердно читали, потому как ощущали себя революционерами, порвавшими со всяческой буржуазностью. А еще мы восхищались графикой «Симплициссимуса», прежде всего — Томасом Теодором Хайне.
Вторым издателем, с которым я познакомился, был Вальдемар Бонзельс, который печатал в своем крошечном издательстве преимущественно себя и своих друзей. С ним дружил Вилли Веспер, который и свел нас. Бонзельс, которого в Швабинге называли не иначе как «красавчик Вальдемар», был кумиром мюнхенских прачек, которые наперебой им восторгались, когда он, засучив рукава, играл на биллиарде. Стройный, гибкий, с безупречным пробором в каштановых волосах, всегда гладко выбритый и элегантный — он нам не нравился. Он хотел воспользоваться конъюнктурой Русско-японской войны и издать антимилитаристскую повесть Леонида Андреева «Красный смех», перевод которой собирался заказать мне. Благодарение небу, из этого заказа почему-то ничего не вышло — в конце концов издание отменили. А вот стихи мои Бонзельс печатать отказался, — сказать по правде, друзья отсоветовали ему это делать.
Куда большее впечатление произвел на меня доктор Франц Блей. Я уже забыл, кто меня с ним познакомил. Может быть, неизменно заботливый Карл Шлосс, а возможно, и Фриц Хух, а может, и пройдоха Яффе из одноименного книжного магазина. Франц Блей, обладатель громкого имени и обширных связей, был соиздателем великолепного Журнала «Пан», а также еще более роскошного альманаха «Инзель», по тем временам самого изысканного образчика полиграфического искусства. Издатели охотно прибегали к его консультационным услугам.
