Я посетил его в его красивой квартире где-то на самом краю Нимфенбурга. Высокий, тощий джентльмен с самым основательным образованием, блондин с добрыми светло- голубыми глазами, с изысканной бородкой, он своими неспешными, элегантными жестами и сам напоминал столь любимых им денди эпохи рококо. Изъяснялся он на изысканном немецком языке с легким австрийским прононсом.
Блей нуждался в стихотворных переводах. Я прочитал ему кое-что из Бальмонта и Брюсова, в надежде заинтересовать его моим любимцем Брюсовым. Ничуть не бывало. Сухая, несколько надуманная патетика ему не понравилась, а вот поэтическая опьяненность Бальмонта пришлась ему больше по душе. Лишь много позже я понял, насколько тонкое у него было чувство слова.
И свою старую любовь, музыку, я не забросил. У швабинского ручья, несколько ближе к городу, чем наша мельница, в большом саду стояла красивая вилла, в которой жил какой-то известный ученый. Я познакомился с его сыном и его племянником, которые ввели меня в мир тогда еще не очень известного Антона Брукнера. Собственно говоря, до Брукнера я еще не дорос и до сих пор не понимаю, как ему удалось так быстро меня очаровать. Его симфониям и церковной музыке я храню верность всю мою жизнь.
С издательствами наладились связи, журналы печатали мои работы, путь мой вполне обозначился; кроме того, я уже договорился было с ректором Мюнхенского университета о том, что в зимнем семестре начну изучать филологию под руководством профессора Франца Мункера. Но судьбе угодно было распорядиться иначе.
Вести из России звучали угрожающе. По всей стране бунты, проклятые последствия войны, чей темный конец уже обозначился. И вот однажды пришло письмо от отца.
Своим спокойным красивым почерком и без всякого пафоса он писал, что, по его мнению, мне нужно вернуться домой. Не соглашусь ли провести хотя бы год с родителями? Времена настали смутные, вероятно, массы восстанут, а они с мамой уже стары и совершенно одни, может, я поживу хотя бы зиму с ними, моя комната и мои книги меня и так заждались.
Подобное письмо от моего отца — это было что-то совершенно необыкновенное. Мы и без того собирались в начале августа съездить домой, но только на несколько месяцев. А тут сразу на целый год!
Но я и не думал ворчать. Разумеется, я выполню желание отца, которое мне даже льстило. В свои девятнадцать лет я стал защитником семьи. Отцу в то время было уже шестьдесят пять, маме пятьдесят семь лет.
