В другой раз тетька Анька является сразу после пенсии, трезвая, запыхавшаяся, дрожащими руками раскрывает гомонок, отсчитывает деньги, недовольная и молчаливая. Лишь однажды она пришла просто так, принесла густо пахнущего ванилином печенья, просила помянуть ее собаку Мальву. Тихо плакала, утирая слезы на дряблых щеках, рассказывала, что уж такая это была собака, в каком бы конце города Сашка ее по пьянке не забывал, она неизменно домой возвращалась. Стара была, но мудра, до последнего дня не оставляла без пригляду пьяного Сашку: упадет он где-то, она домой бежит, скулит, за собой зовет, подобрать его, не дай бог, замерзнет или в вытрезвитель попадет. И вот теперь умерла, за что ей такое мученье, от рака.
— Да почему именно от рака? — спросила Антонина.
И тетька Анька подробно описала ей, как с неделю худо было собаке, какие зловонные выделения шли из нее с обоих концов, как поила она животину теплым молоком с ложки, а потом унесла в ближний парк, вырыла ей могилу в твердой земле и насыпала сверху сугроб побольше, чтоб по весне можно было место определить.
Антонина есть печенье не смогла и отнесла его в ведро для пищеотходов.
— Сволочи, какие вы все сволочи, — начинает тихонько реветь Антонина, когда начата вторая бутылка, голова ее кружится и клонится к столу, любовь Кольки доходит до стадии ревности, он вскакивает со стула, выбегает из кухни, расшвыривая все на своем пути, возвращается, орет что-то грязное, допытывается, где именно она была в командировке целую неделю, он, между прочим, работу себе подыскал, пока она где-то шлялась, с понедельника выходит.
— Бесполезно, бесполезно все, — ревет Антонина, зимняя муха села на розовый круг пластмассового абажура и там на время успокоилась, Колька закрыл окно, кажется злым и трезвым, все у них уже было: его твердое обещание не пить, ее окончательное решение о разводе, только в милицию она, как и тетька Анька своего Сашку, ни разу его не сдавала.
Антонина не видит, как отвратительна она в эти минуты. Безысходность придавила ее окончательно, только сейчас осознанная ею. Назад ничего повернуть нельзя, нельзя жить и хоть в чем-то не участвовать, прежде всего самой в себе. Она то и дело сжимает голову ладонями, короткая стрижка ее стоит дыбом, разжиженный слезами и соленым соком прикладываемых к вискам огуречных долек крем течет по лицу, образуя грязно-розовые бороздки, обнажая желтизну подглазиц. Серые глаза ее замутились, потеряли правильную полуокруглость очертаний. Она не знает, где начало, и потому не видит конца.
