Легенда о стиральной доске - Татьяна Федоровна Соколова

За полночь над головой, на девятом или, через этаж, на десятом, стирают белье.

Дом новый, стоит на горе, открыт ветрам и солнцу.

Солнце с утра лимонно-желтое, прохладное; днем бесцветное, краски переходят в тепло; вечером густо-оранжевое, терпкое; к северной стороне солнце не прикасается, лишь вкось и отраженно падает от окон стоящей напротив такой же многоэтажки.

Ветры начинаются с запада, вкрадчивые, волнами. Приходит северяк, стылый, с напором, напоминает о мерзлой вечности. Круг нарушают южные перекати-поле, сухие и пыльные, оставляют скрип песчинок на зубах. С востока ровно и неостановимо плывет на ветрах таежная свежесть и сила. К ночи все ветры стихают.

Уложенные квадратами кафельные чешуйки цвета заматерелой августовской травы и прошлогодних тускло-желтых сухостоев покрывают стены дома, скрывают их бетонную суть, одинаково холодно светят под звездами и с другой стороны, где улица и неоновые фонари, ночью.

Первый вопрос: кто? Второй: обязательно, что ли, ночью? Третий: почему не в стиральной машине, а на доске? Ответы: многодетная мать; жена алкоголика, доказывающая сама себе право па нормальную жизнь, уложила его и детей, стирает; помешанная на чистоте чистюля; машин в свободной продаже почти нет вторую пятилетку.

Звучание стиральной доски, когда она в работе, неповторимо. Его не спутаешь с шелестением белья по вдавленным округлым бороздкам вошедших в быт совсем недавно пластмассовых ванн для стирки. К нему нельзя привыкнуть, это не вой идущей по-над Камой электрички, не гул дальнего завода, не тарахтение редко проходящих машин. Он как учащенный десятикратно бой прибоя, сбивающиеся с ритма скачки сердца, набухшая до точки росы память.

Пойти и спросить: почему и зачем? Наверняка не знает, что на эти вопросы ответов нет, выгонит и пошлет подальше. В доме тихо, лишь судорожное звучание стиральной доски да мягкие всплески мыльной воды. Люди спят. Неужели она больше никому не мешает? Пойду…

…Черная Изба стоит на Крюковой горе, на Крюковке, задом к склону. Понизу река, ивняковый бурелом с крапивой и дикой смородиной, еще не выкорчеванный и не превращенный в засоленную, ни на что не годную пашню, потом покатые, даже не холмы, приподнятости, еще не распаханные, не засеваемые озимыми, а благодатные поляны с выгорающей к середине лета короткой травой и рассыпанной будто по чистым блюдцам мелкой сладкой земляникой, дальше колки мелкого березняка, в ложках, что поглубже и потемней, горький осинник. А по склону Крюковки, где он положе, буреет жесткая конотопка, переходит к подножию в пьющий влагу из реки гусятник. Где покруче, по склону полынь, крапива, небывало колючая, остролистая и нездешняя, заполнившая склон сразу после войны.