Сейчас сбоку замполит казался приземистее, придавленнее, черты лица будто укрупнились, проступали резче. Конечно, приятного в этой истории мало. Как снег на голову. Он ведь только на днях собирал женщин на душеспасительную беседу...
— Что предлагаете, Николай Федорович? С Гладышевым говорили?
— Было! Молодой... Ему и с девушками надо гулять, а он у нас с утра до вечера на «пасеке»... — Тон у Моренова негромкий, раздумчивый, будто сам с собой говорит. — А что мы ему даем? Новую технику? Новая техника, и культура должна быть новая! Тоже проблема. Закрывать глаза, делать вид, будто все в ажуре... таким путем еще ни одна, даже самая ничтожная, с ноготь величиной, проблема не решалась. А Гладышев что! Признался, будто любит...
«Да, Милосердова! — пронеслось у Фурашова. Ему припомнился осмотр дома. — А за Милосердовой-то вы не уследили: не только Гладышев мог попасть в сети!» Фурашов подумал об этом с внезапной веселостью. И она была вызвана не тем, что вспомнил встречу, а тем, что ясно и зримо — неожиданно для самого себя — представил ситуацию: Милосердов в дверь, а Гладышеву единственный путь — на балкон...
— Так что предлагаете? — прерывая раздумья, спросил Фурашов.
— Пригласить ее.
— Милосердову? И что же... Допрос снимать станем?
— Но и без последствий оставить — нам спасибо не скажут. Расползется слух — воду не удержишь в решете. Часть особая, закрытый городок — и не принять мер. Не допрос, конечно, поговорить, сказать, что ли...
— Не знаю. Не уверен, что надо... А если все не так?
— Выясним! Не съест же... — Моренов, не дожидаясь ответа, дотянулся до телефона на столе, сказал дежурной на коммутаторе: — Квартиру Милосердова.
В трубке услышал ее голос, игривый, протяжный:
— Да-а-а...
— Мы бы хотели вас видеть в штабе, Маргарита Алексеевна. Это Моренов.
— О, Николай Федорович! — сразу возбуждаясь, певуче зачастила она: — Приду! Приду! Сейчас!..
Клацнул рычаг аппарата, и словно бы этот звук заставил сработать воображение Фурашова. Представилось: она сидит тут, у стола, мрачная, сцена, возможно, слезы...
— Ну и разговаривайте вы с ней, а меня увольте, Николай Федорович. — Фурашов поднялся. — Я даже не знаю, как и о чем говорить.
Моренов вдруг улыбнулся первый раз за весь разговор. Эта улыбка сейчас оказалась такой же обезоруживающей, как тогда в день приезда, когда объяснял, почему не позвонил со станции. «Знаю, в части одна грузовая машина, одна «Победа»... приехал днем — значит, все в разъезде...»
