Работала Ирина скорее для того, чтобы не скучать дома, нежели из необходимости. Жизнь текла тихо и безмятежно. Супруг боготворил свою Киску и не отказывал ей ни в чем. Надо отдать должное, денежки Ирина не транжирила, вела хозяйство умело и за двадцать лет превратила семейное гнездышко в этакую шкатулку с драгоценностями, где что ни шкаф – то старина, что ни картина – то шедевр.
…После завтрака Адольф попросил у нее рубль на троллейбус и стал возиться в прихожей. Ирина подозрительно прищурила глазки: “Так и есть, опять сумки для кирпичей собирает”, – она вздохнула, но промолчала.
Это дело Адольф начал еще до перестройки. В застойные времена некуда было энергичному мужику направить свою пассионарность. Работа, хоть и творческая, не давала возможности выпустить пар. Вот и решил Туманов построить дом, да не простой, а как в сказке, – золотой, благо сам изобретатель. Набросал проект, систему водоснабжения хитроумную придумал, ну и тому подобное. Участок ему выделили без проблем, и не в садоводстве, а в шикарном дачном месте, где строила дома партийная элита Ленинграда.
Деньги в семье водились немалые, но дом Адольф решил с основания строить сам, своими руками. Он и кирпичи закупать отказался. Кирпич, говорит, пошел не тот: крошится, долго не простоит. Из старого кирпича, дореволюционного, строить надо.
Поначалу Ирина думала, что эта блажь у него пройдет, но не тут-то было. С весны и до поздней осени после работы Адольф ехал прямо на свалку возле железнодорожной станции Девяткино. Там он и добывал бесценный материал. Каждый кирпичик отбирал своими руками: оббивал молоточком налипшую штукатурку, любовался старинными надписями, обтирал тряпочкой и бережно, как археологическую ценность, укладывал в сумку. Инструмент прятал тут же, в тайнике.
Наберет две сумки штук по пять и еще рюкзачок – и сразу к электричке. Новенькие “Жигули” Адольф водить не хотел, боялся, по выходным на дачу его отвозила супруга. Она строго следила за количеством укладываемых в багажник кирпичей, поскольку машина, в отличие от мужа, не железная – могла и сломаться.
По будням Адольф гордо вышагивал под окнами партийных дач со своим обшарпанным рюкзачком, презирая дворцы временщиков и показывая им высунутый язык, как изнемогшая от жары собака. Опростившийся инженер представлял себя Ноем, строящим Ковчег.
В дачном поселке строителя считали чокнутым, и он был от этого в восторге, стараясь всячески преумножать свою славу идиота. Последней его выходкой стала правозащитная акция в пользу соседской собачонки Азы. Черная дворняга с белыми очками вокруг выпученных глаз оказалась привязанной к забору хозяином, так как соседский пудель домогался ее самым бесстыжим образом, да и она была не прочь погулять. Ухажера тоже привязали, и разлученные собаки тоскливо выли вдали друг от друга. Любовная трагедия разыгрывалась неподалеку от корыта, в котором Адольф замешивал цемент. Не в силах наблюдать собачьи терзания, правозащитник прибил к забору плакат: “Свободу Азе”. Вскоре ребятишки плакат сорвали, но Адольф, никогда не жалевший сил для достойного дела, подготовил новый. Игра увлекла детей, и в конце концов они начали орать нестройным хором: “Свободу Азе!” “Свободу Азе!”, между делом обстреливая из рогаток застекленную веранду ее хозяина. Сила митинга у забора нарастала. Потрясенная происходящим, очкастая Аза перестала выть. Адольфу даже показалось, что она бросила в его сторону благодарный взгляд. К вечеру не выдержавший этой клоунады хозяин отвязал беспутную шавку и отпустил гулять на все четыре стороны. Местный “Гринпис” торжествовал.
