Домой Адольф возвращался затемно.
В секретном КБ о его вояжах на свалку никто не догадывался. Одежду для стройки он прятал в сумке, а на работу приходил в отутюженном костюме, который на него по утрам напяливала Киска. Правда, один раз он чуть не попался. Плелся к остановке и пару кирпичиков по дороге присмотрел. Сначала думал вечерком их подобрать, но не удержался и сунул в дипломат. Пока дошел, уж и забыл о них. На заседании открыл чемоданчик, а они лежат там – заветные… У сослуживцев аж глаза на лоб полезли. Тут Адольф не растерялся и говорит, мол, мышцы накачиваю, тренируюсь, значит.
Для Киски оставалось загадкой, как этот худосочный, сгорбившийся за чертежами мужчина мог проявлять такое упорство в перетаскивании тяжестей. История с постройкой дома раздражала ее не меньше, чем иных жен любовницы и пьянки. Она готова была втридорога купить любые стройматериалы, лишь бы Адольф перестал ходить на свалку. Не говоря о том, как омерзительны ей были находки, которые муж припрятывал дома. Это могли быть и ржавые печные заслонки, и старая кочерга, а то и целая буржуйка. Адольф, не смущаемый тем, что ему строго-настрого запретили перемещение найденного в квартиру, старался незаметно упокоить “сокровища” в большом платяном шкафу. О, наивный! Тем самым он вызывал еще больший гнев супруги, когда она находила свои выходные туфли исковерканными до неузнаваемости под спудом обломков старинной печки. Киска бесилась, обещала покончить с безобразием раз и навсегда, но свалка манила Адольфа, как Клондайк золотоискателей.
А его “доморощенный” особняк поднимался из года в год среди роскошных дач партийных боссов, демократично и независимо, из обломков старого мира, со свалки и на века; как говорится, “отходы – в доходы”. Со временем дом стал философией, и конечный результат не так уже интересовал изобретателя, как сам процесс стройки.
Поднялись стены, появились очертания комнат, и тут бах… горбачевская гласность, и Адольфа повело в другую сторону. Конечно, он не перестал ездить на дачу, но все уже было не так, не то чувство…
Покладистый и рассеянный в быту изобретатель оказался непреклонным в идеологических убеждениях. По его собственному признанию, он родился “диссидентом”. Возможно, это коренилось в далеком детстве, когда рожденному до войны мальчику простая ярославская крестьянка дала звучное имя Адольф. Что ж, его сверстникам, названным не менее модными в то время именами, как-то: Герман или Рудольф, прямо скажем, повезло больше. Зато ребенок, долгие годы подвергавшийся нападкам за имя свое, выработал весьма критичное отношение к действительности. Как бы там ни было, исключавшийся из комсомола и не принятый в партию Туманов всегда вел тихую антикоммунистическую пропаганду. Все знали об этом, но почему-то не трогали “диссидента”, то ли ввиду больших заслуг перед наукой, то ли еще по каким-то причинам.
