Необъективность - Игорь Георгиевич Чернавин

«Вечер, поезд, огоньки, дальняя дорога…». Меня немножко штормило, я думал от чувств — как хорошо я справляюсь с вдруг навалившимся горем. Поезд стоял полминуты — только я влез, и поехал. Забросив сумку на полку, я ушёл в тамбур курить — было так горько, что я онемел, в оцепененьи смотрел, как разбивают всё внутри меня, крутятся мутные пятна. Тоска душила за горло, и, чтобы не умереть, оставалось вскрыть грудь, раздвинуть мышцы и ребра. Я понимал — экзальтация, и я стоял, глядя, как очень большой водопад — падает, падает в воду. Но легче не становилось. Вагон порою скакал, как лошадка, кидал меня на металл ржаво-красной стены, и приходилось, как в матросском танце, перебирать хаотично ногами. «Дай ка, братец, мне трески и водочки немного». Спать тебе нужно, лечь, скорчиться, спать — «водочку» не заслужили. И я пошёл через тёмный вонючий вагон к себе на верхнюю полку — не было сил брать постель, не было сил раздеваться. Влажную куртку под голову, и отрубился. Когда проснулся, был день, когда второй раз проснулся, то — ночь, сходил, скурил сигарету. Лицо обвисло и ныло, как и всё внутри, и — жить-начхать, всё всегда было бредом — только б обратно на полку. Днём меня вдруг растолкал проводник, а просыпаться я так не хотел — что-то большое плыло, надвигалось, и было ясно — там горя не будет. — Ты ещё жив? Встать-то можешь? — Да, да, наверное, встану, а что случилось? — Вот встань, посмотрим. — Я слез, всё плыло, даже глаза было трудно настроить, страшно мутило, и ноги дрожали. — Опа, а что-то не так, как будто я отравился. Лучше мне лёжа. — «Басан-басан-басана, басаната-басаната, лезут в поезд из окна бесенята, бесенята.» — Ну наконец-то допелся куплет, очень уж долго он пелся. Но ни кто не лез, а темнота, да, была, серая мягкая вата, хотя, конечно, живая. Потом на станции где-то был врач, а ночью — Харькiв, носилки к вагону, большая шумная площадь, тряска, приёмный покой, и — на стол, «…резать».