Сбиваясь, с усилием выдавливая из себя слова, Хитрович рассказал о кладбище, о том, как он настроил себя на испуг и, испугавшись, убежал оттуда.
— Так, — такнул Куров, будто поставил здесь точку. — А зачем ты настраивал-то себя?
— Чтобы забыть... ее, — глотнул Хитрович.
— Забыл?
— Да.
— А почему не стал работать? Раз забыл, значит, причин больше нет, чтобы не работать.
Наступило минутное молчание.
— Еще вопросы есть? — прервал молчание Робей. — Нет? Как мы насчет прений? — вполголоса обратился он к Смоляку.
— Надо, надо, — встрепенулся Смоляк. — Надо поговорить.
Поговорить действительно надо, это было для Смоляка ясно, но вот у него еще не решен вопрос: как все это определить? Все, что касается Хитровича. Какую оценку сделать этому, чтобы потом наметить правильные выводы? Что это нехорошо, в этом нет сомнений, но, с другой стороны, тут дело очень тонкое, к которому надо подойти как-то по-особому, тоже тонко, чтобы не увеличить надлом, происшедший в Хитровиче, а заляпать его, позволить ему зарасти.
— Ну, кто желает говорить? — спрашивал Робей, по очереди осматривая присутствующих.
Все молчали, пряча от Робея глаза.
— Может, кто не из членов? — спросил Робей остальных. — Может, ты, Липатов? Скажи что-нибудь:
— Для меня ясно, — нехотя ответил Липатов.
— Что ясно? — спросил Смоляк, быстро поворачиваясь к Липатову.
— Да вот это самое дело.
— Ты расскажи, как ты понимаешь это дело.
— Чего рассказывать? Тут и рассказывать нечего. Тут предложение.
— Ну, давай предложение, — усмехнулся Смоляк.
— Кхы-ы, — глухо кашлянул Липатов. — Исключить.
— Как? Как ты сказал? — у Смоляка полезли брови на лоб, с головы соскользнул и упал на глаза клок давно не стриженных волос.
— Исключить, — повторил тем же тоном Липатов.
— Мотивы какие? Ты это обоснуй.
— Исключить — и все, — заупрямился Липатов. — Слюнтяй... — добавил он вместо мотивировки и опять откашлянул, как человек, не привыкший много говорить, а тут его заставили произнести чуть ли не целую речь.
У Хитровича отнялись ноги и руки, он не чувствовал, на чем и как он сидит и сидит ли он вообще, ему показалось, что его сейчас взяли за кожу загривка, как щенка, и подняли вверх, рассматривая и определяя его годность.
— Кто еще желает? — не смотря на Хитровича и Липатова, спросил Робей тихим говорком.
— Я тоже... согласен, — еще раз посмотрев на Хитровича, проговорил Куров. — Какой он коммунист? Тут не ясно еще вот что: какие причины испортили его? То человек влюблялся (он хотел сплюнуть при этом слове, но, взглянув на Смоляка, воздержался) целую зиму, то целое лето забывает. Тут никакого закона нету, одна сплошная идеология. Исключить. Исправится — тогда видно будет, а сейчас исключить.
