— А ты как? — спросил Смоляк Кадюкова.
Кадюков вспыхнул и быстро забегал рукой по поясу.
Он, красноармеец Хитровичева взвода, прожил с ним почти год, уважал его как командира и не раз завидовал отличной рубке Хитровича и тянулся на занятиях подражать ему.
— Я что же? Я как другие, — пробормотал он, бегая глазами.
— А личное мнение твое?
— Личное? — Кадюков надулся как индюк и выдохнул: — Личное — исключить.
— Дайте мне, — поднял руку Ветров. — Вот, товарищ Хитрович, слышал? Самое верное из этого — это два слова: «идеология» и «исключить». Я тебе об этом говорил сотни раз, и если ты еще хоть немного рассудка имеешь, то бросишь слюнтяйство и возьмешься за дело. Работа — самое верное лекарство, больше тебе предложить нечего. Работай, держись ближе коммунистов — и дело может поправиться. Я за то, чтобы исключить, — обернулся он к Робею и, смотря в протокол, добавил как для записи: — Исключить.
Смоляк еще подумал, хватаясь за «авось», «может быть», но тоже сдался.
— Как же мы запишем? — спросил Робей. — За что.
Смоляк что-то диктовал, потом еще о чем-то говорили, но Хитрович уже не слышал. Он чувствовал, как у него подергивается плечо, вздрагивает какой-то живчик на щеке, но удержать их не мог и не старался.
Скоро библиотека опустела. Хитрович слышал, как Ветров, вышедший последним, грубо у кого-то переспрашивал: «Ну? Кто? Ну и что же? Ладно».
В библиотеку вошел Шерстеников, он с кем-то говорил, оборачиваясь головой в ленинский уголок, но, взглянув, на Хитровича, вдруг осекся, забыл, видимо, зачем он вошел, и на. цыпочках заторопился обратно. За дверьми он кому-то злобно шипел: «Тише, чертяка! Чего гремишь? Читать людям мешаешь только».
— Все? — спросил у себя. Хитрович. Прислушался и, вдруг поднявшись, убрал голову в плечи, до хруста сжал кулаки, как будто приготовляясь от кого-то защищаться.
— Все! — вслух твердо ответил он. — Все! Слюнтяйство все... Точка! Сматывай ноты к чертовой матери! Точка-а!.. — он сжал челюсти и, сдерживаясь, чтобы не закричать, зашипел: — Эх ты-ы! Слюнтяй!
Было много солнца, оно половодьем заливало реку, песочный пляж, прибрежные кустарники и все, все, что было на земле. А на земле еще были красноармейцы, они были голы, с коричневыми, начинающими чернеть телами. Они бегали по пляжу, «солили» друг друга песком и бросались в солнце звонкими криками и смехом. Солнце вздрагивало, плавилось и обдавало красноармейцев новыми пригоршнями света, тепла, бодрости и непринужденного веселого веселья. Когда проходило известное время, гам и болтовня разрывались громкой командой:
