-
Отступи туда,
где сыра вода,
отбеги с ноги,
Боже помоги!
Аминь!
Мальчик
дернулся, но
глаза его по-прежнему
были закрыты.
Я смочил второй
конец полотенца,
и осторожно
провел им по
лбу.
- Отступи
с лица, отпусти
сердца, душу
не губи, Боже
помоги! Аминь!
Рот мальчика
чуть приоткрылся,
выпуская прозрачную,
тягучую слюну.
Сильная судорога
пробежала по
всему телу. Мне
стало не по
себе - я почувствовал,
что немного
задыхаюсь и,
оглянувшись
на замершую
в страхе Анну,
негромко сказал
ей:
- Зажги свечи.
Начни с того
угла, и пока не
зажжешь все,
рта не раскрывай.
Анна бросилась
выполнять мое
указание, а я,
вытащив из
мешка ладаницу,
открыл ее и,
всыпав туда
немного карефеды,
специальной
ладанной смеси,
поджег его.
Запах был
не самым приятным
- шалфей, миндальные
косточки и
кошачья шерсть,
смешанные в
нужных пропорциях
вызывали желание
заткнуть нос,
но я уже давно
научился не
обращать внимания
на подобные
мелочи. Мальчик
был в серьезной
опасности, и
я боялся, что
и этого окажется
мало, чтобы
избавить его
от черного,
буквально
переполнявшего
ребенка негатива.
Я не люблю
употреблять
слова черт или
бес, предпочитая
заменять их
словом негатив
- у каждого, как
говорится, свои
"тараканы".
Поднеся ладаницу
к лицу мальчика,
я махнул ладонью,
направляя
неприятный
дым к его дергающимся
ноздрям. Замерев
на мгновенье,
Даниил вдруг
резко выгнулся,
едва не выбив
ладаницу из
моей руки. Я
поспешно приложил
правую руку
ему на лоб и
быстро забормотал:
-
Страхи дневные,
страхи ночные,
идите на заячьи
тропы, на их
норы, под их
кусты, пусть
заяц лисы боится,
от страха ему
пусть не спится.
Лиса пусть
волка боится,
от страха пусть
ей не спится.
Волк пусть
медведя боится,
от страха ему
пусть не спится.
А дьявол боится
Бога. Иди страх
от порога раба
Божьего Даниила.
Во имя отца, и
сына, и святого
духа. Аминь.
Теперь уже
не иглы, а словно
лезвия ледяных
ножей кололи
и пальцы рук,
и все мое тело.
Боль была ужасной,
и я несколько
раз перекрестился,
быстро читая
про себя молитву
очищения. Не
помогало. Я
пытался удержать
бьющееся в
конвульсиях
тело мальчика,
изо рта которого
продолжала
вытекать тягучая
слюна.
Сзади кто-то
вскрикнул, и
я понял, что
вернулась
Таська. Не
оборачиваясь,
я хрипло приказал:
-
Выйдите! - Мой
голос был словно
чужим, и я слышал
его как сквозь
заложенную
в ушах вату.
Таська подбежала
и, поставив на
табурет стакан
с разбавленным
уксусом, замерла,
глядя на ребенка.
Я поднял глаза
и повторил:
