-
Выйдите из
дома!
Она исчезла,
оставив меня
наедине с мальчиком.
Кинув в стакан
Драконову
кровь, я вновь
насыпал в ладаницу
карефеды. Белый
дым от ладаницы
поплыл по комнате,
наполняя ее
тошнотворным
запахом. Я отбросил
мокрое полотенце,
схватил другое
и махнул им,
нагоняя дым
на мальчика.
Ребенок закашлял.
Глаза, по-прежнему
закрытые, бешено
метались под
прикрывающими
их веками, лоб
ребенка был
усыпан бесчисленными
капельками
пота, а руки,
сжатые в маленькие
кулачки, побелели,
цветом напоминая
только что
выпавший снег.
- Матерь Божья,
защити меня
от бесов! - Я
чувствовал
недетскую силу,
с которой
сопротивлялось
моей руке тело
ребенка, но
продолжал
читать, перейдя
на древнеславянский,
- Обышедше обыдоша
мя и именем
Господним
сопротивляйся
им! Пресвятая
Богородица,
помоги спасти
душу невинную!
Я повторял
и повторял эту
молитву, раз
за разом, не
обращая внимания
на охватившую
меня усталость
и апатию. Мне
было знакомо
это состояние
- в прошлом году
я уже сталкивался
с подобным,
когда внезапно
"заболел" и
едва не умер
славящийся
своим здоровьем
и силой местный
богатырь Авдей.
В тот раз была
не порча, а сильный
сглаз, но я очень
устал, снимая
его, а придя
домой, рухнул
на кровать и
лежал, без желаний,
без потребностей...
Поддаваться
апатии нельзя
было ни в коем
случае, и я быстро
прочитал молитву
об укреплении
сил и духа. Апатия
немного отступила,
но в руках и во
всем теле я
непрестанно
ощущал покалывание
тысяч и тысяч
острых игл.
Тело ребенка
вдруг перестало
изгибаться
и, пользуясь
временной
передышкой,
я разорвал
полотенце и,
сложив в маленький
кусок ткани
сухой плакун
травы, крепко
связал ее. Достав
из мешка длинный
кожаный шнурок,
я привязал к
нему получившийся
узелок и, повязал
его на запястье
ребенка, быстро
проговорил:
- Плакун! Плакун!
Плакал ты долго
и много, а выплакал
мало. Не катись
твои слезы по
чистому полю,
не разносись
твой вой по
синему морю,
будь ты страшен
бесам и полубесам,
старым ведьмам
киевским; а не
дадут тебе
покориша, утопи
их в слезах, да
убегут от твоего
позорища; замкни
их в ямы преисподние.
Будь мое слово
при тебе крепко
и твердо век
за веком, аминь!
Дикая боль
пронзила меня,
едва не заставив
закричать. По
комнате пронесся
неизвестно
откуда взявшийся
ветер, заставив
трепыхать пламя
горящих в углах
свечей. Превозмогая
режущую боль,
я несколько
раз осенил себя
и ребенка крестным
знамением и
встал. Мое лицо
было мокрым
от пота, руки
тряслись, как
у старика, а
ноги подкашивались,
словно я не
сидел, а бежал
весь день. Взглянув
на мальчика,
я перевел взгляд
на иконку Божьей
матери и, взяв
тимьян, подошел
к иконе. Еще
раз перекрестившись,
я положил тимьян
перед иконкой,
и вернулся к
затихшему
Данилке. Мальчик
по-прежнему
спал, если это
состояние можно
было назвать
сном. Глазные
яблоки шевелились
под веками, но
это было уже
не то дикое
вращение, которое
я наблюдал,
когда пришел.
Я присел и, положив
ладонь на его
ледяной лоб,
прошептал:
