— Это точно, давай, мамк, — поддерживал жену Федя, — вступай в законный брак, а мы твоими наследниками будем. А то пенсия у тебя — кот наплакал, всю жизнь двенадцать целковых, даром что в колхозе до кровавых мозолей работала.
Бабушка на сына не обижалась: мелет, сам не знает чего. Пил бы поменьше да на чужое не зарился, а то опять на прошлой неделе целый день на сеновале провалялся, а потом похмелиться у неё выпрашивал. К жене Насте он соваться боялся, да и не даст она, а мать все стерпит, пожалеет сына.
— Мамк, ну мозги поправить надо, — трясся, икая, Федя, — ты ж понимаешь…
Бабушка понимала, хотя сама больше рюмки — лафитничка, как называла небольшую граненую стопку, в жизни не выпивала. Разговоров про наследство не любила, даже лицом суровела. Чужого куска ей не надо. Наследники выискались! Свое надо копить.
Иногда к бабушке забегала и Маня-дурочка, младшая дочь Пимена.
— Батька не заходил? — Боязливо зыркая по углам круглыми глазами — боялась отца, тот не любил, когда она шаталась по деревне и при случае мог сурово наказать её, — она усаживалась пить чай, но все время была настороже.
— Посиди, Маня, посиди, — успокаивала её бабушка.
— Батька сердит, драться будет. — Она, как малый ребенок, прихлебывала чай из блюдечка и чмокала от удовольствия, грызя крепкими зубами кусок сахара.
— Он бьет тебя, Маняша? — с притворной жалостью спрашивала случавшаяся здесь бабка Варька, чтобы было о чем потом посудачить.
— Не-а, — помолчав, словно подумав, тянула Маня. — Ругается. Гришку бил, он деньги у бати украл.
— А какие деньги, Маня? — Варькины круглые, как у совы, глаза загорались от жадности. — Ты видала, деньги-то?
— Не, — мотала головой Маня. — Гришка в город к девкам поехал. И за мной скоро женихи приедут, — вдруг начинала быстро говорить она. — На тройках, да?
— Да, Маня, да, — успокаивала её Мария Федоровна. — Отца не бойся, скажи: у меня была, он не тронет.
После чая дурочка сидела на лавке и, раскачиваясь, как маятник, пела, вернее, гудела монотонным голосом:
— И папанькина нога, и маманькина нога…
Она никогда ни на что не жаловалась, не плакала, у неё никогда ничего не болело.
— Дураки живут долго, — поджимала губы Варька.
Балагур Федька оказался прав: Пимен и впрямь пришел свататься к Марии Федоровне. И серую суму принес, сшитую из грубого домотканого холста. Такие были у богомольных странников, которые иногда заходили в Ежовку.
Отказала бабушка Маня жениху.
— Не будем людей смешить, Пимен Иванович. У тебя своя семья, у меня своя. Так тому и быть.
