— Знаешь, Георгий, — нескоро ответил Бахтин, — мне кажется, эти уцелевшие стены стоят на земле как памятники. Да, да, именно памятники величия, стойкости. Ведь сколько бомб и снарядов обрушил врат на город, а он выстоял... Кончится война, снова отстроят Сталинград. Но я бы такую полуразрушенную стену оставил в центре будущего города. Пусть напоминает она детям, как отстаивали мы свою землю. — Бахтин взглянул на Карлова. — Еще хочется мне, чтобы ни один фашист не удрал из Сталинграда, хочется заставить пленных гитлеровских солдат отстроить то, что они разрушили... И чем больше уничтожим мы завтра «юнкерсов», тем быстрее задохнется армия Паулюса.
— Эх и влупым завтра фашистским летчикам! — воскликнул Долаберидзе, подкручивая свои черные усики.
Он поскользнулся и тяжело навалился на Бахтина.
— Ну и медведь же ты, Долаберидзе, — еле удержавшись на ногах, сказал тот.
Вместе с Карловым они рассмеялись.
— Я тебя, как отца родного, люблю, а ты мэдведем называл, — надулся Долаберидзе.
— Да ты что? Никак обиделся? — удивился Бахтин. — Брось, я же тебя тоже люблю, — и он, встав на цыпочки, обнял своего обидчивого друга.
Они уже подошли к общежитию, где жил лейтенант Карлов. Бахтину и Долаберидзе нужно было идти дальше.
— Пойдем к нам, — пригласил Карлов товарищей. — Я вам на баяне поиграю.
— Нет, Георгий, надо отдохнуть перед вылетом, — отказался Бахтин.
— Да, жалко рано вставать нада, а то пошел бы. Хорошо, Георгий, играешь, — Долаберидзе восторженно хлопнул его по плечу. — Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, — обратился он к Бахтину.
Друзья улыбнулись. «Воробей одиннадцать»— был позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку: «Я воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием». И летчики в шутку прозвали так Бахтина.
Попрощавшись с друзьями, Карлов вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы «летучая мышь». У стен тянулись дощатые нары, на которых бугрились аккуратно заправленные тюфяки. За длинным столом сидели несколько человек. Двое играли в шахматы; другие «забивали козла» и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры; кто-то, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.
Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Это были старые, давно воевавшие воздушные бойцы. Только двое «шахматистов» на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им — и молодым, и старым — едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов резко выделялся среди летчиков, своей эскадрильи.
